Я посетил стриптиз-шоу. Взял самое лучшее место — доллар и десять центов — в нижнем ряду среди дружного хора из сорока протертых сидений. Однажды все это будет только для меня: личная яхта и круиз по Южному морю. В теплый полдень они будут танцевать на залитой солнцем палубе. Пусть себе танцуют, потому что я буду пользовать только прекрасных дам, отобранных из сливок общества, они будут соперничать за право познать радости моей каюты. Так что все хорошо, это опыт, я здесь не без основания, эти моменты перетекут на страницы — изнанка жизни.
И вот под оглушительный взрыв топота и свиста появилась Лола Линтон, скользя по сцене словно атласная змея, ее сладострастие обволакивало и грабило мое тело, а когда она закончила, у меня зубы ломило от напряжения стиснутых челюстей, и я ненавидел этих грязных примитивных свиней вокруг себя, которые бесцеремонно выплескивали свою тошнотворную радость, принадлежащую только мне.
Если мама продала страховые полисы, значит, дела у папаши идут туго и я не должен быть здесь. Еще ребенком, разглядывая Лолу Линтон на афишах, я приходил в яростное нетерпение от неповоротливого времени и медленно протекающего детства, я жаждал вот этого самого момента, и вот я здесь и ничего не изменилось, я не заполучил ни одну Лолу Линтон и все потому, что воображал-то я себя богатым, а я бедный.
Шоу закончилось. Мэйн-стрит, полночь: неоновые лампы и легкий туман, притоны и ночные кинотеатры. Магазины «секонд-хэнд» и филиппинские тацзалы, пятнадцатицентовые коктейли, непрерывная череда развлечений, но все это я уже пробовал, много раз, потратив кучу денег, денег, приходящих из Колорадо. И все это делало меня еще более удрученным, как измученного жаждой человека, которому суют пустую чашу. Я шел дальше, в мексиканский квартал, ощущая в себе болезнь, но не чувствуя никакой боли. Здесь была церковь Девы Марии, очень старая, кирпич почернел с годами. По причине сентиментальности я зайду внутрь. Исключительно благодаря сентиментальности. Я не читал Ленина, но я слышал его изречение: религия — это опиум для народа. Что касается меня, я атеист: я читал «Антихристианина» и считаю, что это отличное произведение. Я верю в переоценку ценностей, господа. Церковь — это прибежище для болванов, олухов, прохвостов и всей этой шайки Бирмингемских шарлатанов.
Я толкнул огромную дверь, и она, издав легкий вскрик, подобный плачу, открылась. Верх алтаря излучал кроваво-красный свет, отбрасывая кармазинные тени на безмолвие почти двух тысячелетий. Церковь походила на обитель смерти, но вместе с тем мне чудились крики младенцев на крестинах. Я преклонил колена. Это привычка — плюхаться на колени. Я сел. Но преклоненным оказалось быть лучше, острая боль в коленях отвлекала от ужасного безмолвия царившего вокруг. Молитва. Всего лишь одна молитва в дань сентиментальности. «Всемогущий Господь, мне жаль, что я атеист, но Вы читали Ницше? Ах, какая книга! Всемогущий Господь, я буду играть в открытую. Я предлагаю Вам сделку. Сделайте меня великим писателем, и я вернусь в лоно церкви. И, пожалуйста, дорогой Господь, еще одно одолжение: сделайте мою матушку счастливой. Я не прошу за старика, у него есть вино и здоровье, чтобы постоянно хлебать его, но вот матушка, она так страдает. Аминь».
Я затворил за собой плаксивую дверь и остановился на ступенях паперти. Туман был повсюду, словно развалившееся огромное белое животное. Пейзаж напомнил мне площадь перед зданием суда у меня на родине, занесенную снегом и застывшую в белой тишине. Но звуки города просочились сквозь молочную толщу, и я услышал приближающийся цокот каблучков. Появилась девушка. Она была в зеленом пальто, ее лицо обрамлял зеленый шарфик, завязанный под подбородком.
На ступенях стоял Бандини.
— Привет, мой сладкий, — сказала девчонка, улыбаясь так, что можно было подумать, будто Бандини ее муж или любовник. — Не желаешь хорошо провести время?
Крутой любовник, дерзкий и наглый Бандини:
— Не-е, — ответил он. — Спасибо. Не сегодня.
И поспешил удалиться, оставляя девушку, бросающую ему вслед какие-то слова, которые он и не расслышал в своем бегстве. Он прошел полквартала. В общем-то, он был доволен. В конечном счете, она первая обратилась к нему. Значит, она идентифицировала его как мужчину. От явного удовольствия он стал высвистывать мелодию. Светский человек приобретает универсальный опыт. Знаменитый писатель ведет ночную беседу с уличной женщиной. Артуро Бандини, известный романист, поверяет свой опыт общения с лос-анджелесской проституткой. Критики провозглашают — книга превосходна.