Татьяна подошла, посмотрела, задумчиво провела тонкими пальчиками по стволу и спросила:
— Этот тоже газовый?
Вот это девчонка! Я обнял ее, прижал к себе на мгновение и прошептал:
— Пять баллов, как говорил один мой старый знакомый. Или у вас принято шесть? Но все равно я сдаюсь. Едем Вместе.
А когда я завел машину, потихонечку разворачиваясь, вывел ее на шоссе и там остановил, по «жигулевской» привычке давая движку прогреться, Татьяна, севшая сзади, показала мне на часы.
— Сколько минут прошло после его звонка?
И я уже не удивился, услышав уверенный и пунктуальный ответ:
— Семь.
— За двадцать три минуты отсюда и до yшей… Мало вероятно. Но попробовать можно. Все-таки «Ниссан-Патроль».
Я сделал последний глоток, передал бутылку Татьяне, чтобы она ее убрала подальше, и дал по газам.
— Давай вернемся когда-нибудь на это же место, — предложил я, ностальгически глядя в зеркальце заднего вида.
— Давай, — согласилась Татьяна.
Она сидела посреди груды торопливо сваленного барахла и зевала.
— Слушай, а у тебя хороший дом?
— У меня очень хороший дом. И двенадцать яблонь.
— Яблоки еще не поспели, — проявила она знание фенологических сроков Тверской губернии. — А на печке у тебя поспать можно?
— Можно. Но летом лучше спать на сеновале.
— Хорошо. Я лягу спать на сеновале.
— Я тоже там лягу. Если только нам дадут поспать.
Татьяна промолчала, словно не услышала этой реплики, и снова зевнула.
Я гнал машину уже со скоростью сто семьдесят. Быстрее боялся — все-таки дорога была извилистой. Я гнал машину и думал.
«Татьяна Лозова. Совершенно случайно встретила на дороге психа, афериста, чокнутого писателя Разгонова, ну, получила от него известную помощь, ну, провела с ним ночь, ну, очевидно, не самую плохую ночь в своей жизни… Однако неужели этого достаточно, чтобы теперь умчаться с ним в неизвестность, навстречу опасной авантюре, навстречу смерти, быть может? Любовь? Возможно, это любовь. Возможно».
Я чувствовал, что была еще какая-то тайна, была какая-то страшная, зловещая тайна в судьбе этой рыжей девочки Тани Лозовой, и она действительно хотела помочь мне, и действительно могла помочь, а я действительно хотел и, наверно, мог помочь ей. Вот в чем было дело. И мы летели сквозь этот безумный грозовой и солнечный август со скоростью сто семьдесят в неизвестность.
Неизвестность встретила нас очень скоро. Она вышла на дорогу, и я вынужден был затормозить, увидев издалека перегородившую мне путь фигуру.
Ручку передач я бросил в нейтралку, а скорость упала, Думается, почти до пешеходной, когда метрах в пяти от стоящего с широко расставленными ногами человека я понял, что тормозить-то было как раз и не надо. Дальше все произошло одновременно. Татьяна крикнула:
— Газуй!
Я включил вторую передачу и вдавил акселератор в пол.
Человек на дороге выстрелил с двух рук, точно прицелясь в мою инстинктивно наклонившуюся к баранке голову. И в ту же секунду, отбросив тяжелый пистолет-пулемет типа «кедра», подпрыгнул и колесом перекатился по асфальту в кювет, кажется, его ботинки даже чиркнули по капоту рванувшегося вперед «Ниссана».
Я еще не успел подумать, почему это звук выстрела показался мне очень странным, когда Татьяна, схватив с переднего сиденья автомат, перекатилась по салону, с невероятным проворством распахнула маленькую створку задней двери и коротко распорядилась:
— Пригнись!
Я еще успел увидеть, что за нами едет машина, а потом все зеркала ушли из поля моего зрения, потому что на повороте нужно смотреть только вперед, если лежишь мордой на руле, вокруг свистят пули, а помирать еще не хочется.
Трескотня стояла оглушительная — по-видимому, она выпустила в них пол-обоймы. И наконец выдохнула сладострастно:
— Есть!
Я приподнял голову и до следующего поворота дороги успел разглядеть их машину — кажется, джип «Гранд-Чероки», — развернутую поперек шоссе. Преследователи теперь стремительно удалялись от нас.
На панели отчаянно пищала фиолетовая лампочка, но в автоматике после всей этой пальбы, видно, что-то разладилось, и голос Тополя все никак не хотел проклюнуться.
— Вроде тебя вызывают, — сказала Татьяна.
— Да-да, — откликнулся я рассеянно и нажал кнопку.
— Ясень, Ясень! Что случилось?! Прием, — ворвался в стереодинамики «Ниссана» откровенно перепуганный голос Тополя, и я, внутренне торжествуя, небрежно ответил:
— Да ничего особенного, Тополь, ты же сам все знаешь. Прием.
— Идиот!!! — буквально взорвался он. — Говори быстрее, от этого зависит жизнь людей.
«Ага», — подумал я и, встряхнувшись от алкогольно-романтического угара, сообщил:
— В меня стрелял человек на дороге. Машина пряталась в кустах. Джип «Гранд-Чероки». Затем нас преследовали. Таня их подстрелила. Прием.
— Кто подстрелил?! — взревел Тополь.
— Моя Таня, — невинным голосом пояснил я. — Прием.
А Таня скорректировала информацию:
— Просто «Чероки», Миша, и я всего лишь пробила им передние баллоны.
— Слышь, Тополь, это был просто «Чероки», говорит Таня, и она всего-навсего прострелила ему передние колеса. Жертв нет. Прием.
— Вас понял. Уроды, — процедил Тополь сквозь зубы. — На каком километре это было? Прием.
Мы с Татьяной переглянулись, и я ответил первым:
— На девятнадцатом. Прием. Татьяна кивнула.
— Хорошо, — буркнул Тополь, — высылаю команду. В Заячьи Уши можете не торопиться. Я опоздаю. Минут на десять. Конец связи.
— Скотина, — проворчал я, и дальше мы ехали молча.
На длинном прямом участке дороги я вдавил педаль в пол и впервые в жизни узнал, что такое двести двадцать километров в час. Чуваки, это кайф! Кстати, странный спидометр был у этого «Патроля». В обычном разметка до ста восьмидесяти (я однажды специально приглядывался), да и сто восемьдесят для такого тяжелого джипа много — мотор начинает перегреваться. Странно. Почему все так странно?
А торможение было плавным, зато до нуля. Я остановил машину возле Степуринского сельского кладбища, там, где дорога, уже грунтовая, спускалась в овраг. Склоны его хорошо закрывали от посторонних глаз и прицельного пулеметного огня. Последнее казалось теперь особенно актуальным.
— Почему ты остановился? — спросила Татьяна.
— Он подарил мне десять минут. Я хочу потратить их на разговор с тобой. Без пальбы и метания гранат. Можно?
— Можно.
— Тогда я задам вопрос. Кто ты такая?
— Но мы же договорились. У нас «Последнее танго в Париже».
— Извини, дорогая, «Танго» давно закончилось. Теперь уже другое кино идет. По-моему, «Бонни и Клайд» или это… «The Real McCoy». Уж очень стрельбы много для «Последнего танго». Так что будь добра, девочка, я повторяю вопрос: ты кто?
— Я — Лозова Татьяна Вячеславовна, мастер спорта международного класса по фигурному катанию.
— А еще?
— Художник-полиграфист, выпускница…
— Понятно. А протектор разрисовывать дырками от пуль тебя кто обучал? Заслуженный тренер СССР Виталий Иванович Крайнев или великий график Гюстав Доре? Я хочу знать правду.
— Мишук, — Татьяна придвинулась и пощекотала мою щеку рыжими локонами, — ты можешь подождать?
— До чего? До своей смерти?
— Дурачок! До встречи с Тополем.
Я задумался и внимательно посмотрел на нее.
— А автомат ты можешь мне вернуть? Или, наоборот, я должен сдать и свое личное оружие?
— Да, Господи, зачем он мне теперь-то! — Она бросила автомат обратно на переднее сиденье и предложила: — Давай покурим.
Я закурил, вышел из машины. Потрогал пальцами след от пули на лобовом стекле. След был занятный: небольшая такая выбоина, ну примерно какую оставляет осколок гранаты на каменной стене. А я готов был поклясться, что в меня стреляли в упор, и не из «Макарова». Это был действительно «кедр» или какой-нибудь «хеклер и кох» девятого калибра. От таких попаданий на стеклах даже самых серьезных бронемобилей остается сетка трещин. На моем ветровом стекле не было ни единой трещинки. Ни единой. Интуиция, подсознание, шестое чувство подсказывало возможно, это и есть самое важное из всего, что я узнал про них, и меня уже охватывал мистический ужас. Нe пора ли вооружиться осиновым колом вместо «Калашникова»? Однако стекло я трогал рассеянно, машинально как-то, и мысли о его волшебной непробиваемости текли лениво и явно на втором плане. На первом плане выстраивался совсем иной ряд. Татьяна. Любовь. Счастье.