С мальчишками, Валеркой и Генкой, она еще периодически встречалась, да все реже и все меньше эти встречи напоминали их детские посиделки у Дидковских ли дома или в беседке построенного, наконец, садика по-соседству. Со временем Горожанинов присоединялся к их встречам все реже, поглощенный новой для него студенческой жизнью. Валерка же надолго Ларочку без внимания не оставлял. Как минимум, проводил с ней несколько часов в выходные. В программу же 'максимум' без труда вписывались походы в Мак-Дональдс или в кино по вечерам, а то даже выезды в театр на премьерный показ спектакля, или на концерты симфонической музыки всей семьей — имеется в виду, естественно, семья не Лутовининых, а Дидковских. Конечно, все это было уже совсем не то, и все это было совсем не так, как в старые добрые времена, однако постепенно Ларочка привыкла к новым обстоятельствам и стала воспринимать их столь же естественно, как и прежние. Валерка всегда, с самого раннего детства, был рядом. Валерка был настоящим, самым надежным ее другом.
Так прошло еще два с лишним года, а время и не думало останавливаться, летело себе дальше, не обращая внимания на людишек с их мелкими проблемами. Теперь уже стало традицией, что вместе с Дидковскими Ларочка ездит отдыхать в Сочи. И Елизавета Николаевна уже не спорила по этому поводу с Изольдой Ильиничной, тоже стала принимать это, как должное. И на отдыхе все было, как тогда, в первый раз: все так же жили в двух двухместных номерах: Валерка с отцом, Владимиром Александровичем, Ларочка — с Изольдой Ильиничной. И иногда, не слишком часто, раза три-четыре за весь сезон, Дидковские-старшие непременно отправлялись куда-нибудь на ночное мероприятие, и тогда Валерка ночевал в Ларочкином номере. Между ними не происходило ровным счетом ничего такого, что могло бы насторожить Ларочку. Она уже привыкла, что, выходя на пляж, кожу непременно нужно смазать защитным кремом. Как привыкла и к тому, что мазать ее кремом должен был не кто-нибудь, а именно Валерка. И совершенно не смущалась, если им приходилось ночевать в одной комнате. Переодеваться при Дидковском, конечно, стеснялась, выгоняла его для этого в ванную и разрешала выйти оттуда только когда уже лежала под покрывалом, но в самих таких ночевках не видела ничего неприличного. Единственное, что отличало эти поездки от первой — то, что теперь Ларочке не приходилось мазать Валеркину спину кефиром. Выходя на пляж и приступая к ответственному заданию по защите Ларочкиной кожи от зловредных солнечных лучей, он теперь заранее набрасывал на плечи легкую рубашку или полотенце, считая применение защитного крема сугубо женской прерогативой.
Ларисе уже пошел шестнадцатый год. Гадким утенком она уже не была, но и красавицей в полном смысле слова ее назвать было еще трудно. Уже не такая угловатая, как два года назад, но все равно еще подросток, не научившийся вести себя, как взрослый человек: слишком резкие движения, слишком громкий смех, слишком легкомысленное отношение к ближайшему окружению. И полное, абсолютное непонимание того, что на самом деле с нею происходит. Совершенно искренне считала Валерку ближайшим другом, а его маму — довольно близкой подругой своей матери, отчего, была уверена, и таскает ее Изольда Ильинична всегда с собой, не считая обузой.
В школе тоже все было по-прежнему. Ларочка периодически сходилась то с одной одноклассницей, то с другой. Близко же сдружиться ни с кем не получалось: если в школе у них имелись общие интересы, то за ее пределами каждая девочка жила своею жизнью. На некоторое время интересы могли совпасть, и тогда девчонки довольно много времени могли проводить вдвоем, но рано или поздно эти интересы исчерпывались, и тогда Ларочка вновь оставалась одна.
И у Юльки Сметанниковой все было по-прежнему. Как обычно, дружила только с мальчиками, периодически вспоминая о существовании былой подруги. Сливка за эти два года изменилась довольно резко. Если раньше она была не просто угловатой девочкой-подростком, но еще и отличалась от ровесниц плохой кожей, 'богатой' на всяческие неровности и покраснения, иногда и откровенные прыщи, то теперь выглядела значительно старше одноклассниц, да и кожа стала почти гладкая. Юлька немножко поправилась, а может, просто полная грудь создавала такое впечатление? Так или иначе, но рядом с Лариской Сливка выглядела не девочкой, но ядреной молодухой. И все реже ее дружба с мальчиками выглядела со стороны невинно, именно дружбой. Все чаще можно было наблюдать, как очередной 'друг', приветствуя Сливку, по-хозяйски кладет руку не на талию даже, а, о ужас, о срамота, — как будто случайно гораздо ниже, так и норовя при этом, словно невзначай, подзадрать и без того короткую юбчонку повыше. Больше того, однажды Лариска даже была свидетельницей того, как Сливка вслед за очередным 'другом'-старшеклассником поднималась по лестнице из полуподвала, где находились классы для трудового обучения. Стоит ли говорить, что по расписанию урок труда был совсем в другой день недели?! Да и любому школьнику известно, что под этой лестницей находится длинный неосвещаемый 'аппендикс', коридор, заканчивающийся тупиком, в котором дворник держал лопаты да метлы. И любой школьник знал, что лучшего места, чтобы укрыться от посторонних глаз, придумать просто невозможно. Недаром директриса все грозилась заколотить этот 'аппендикс' наглухо, поймав там очередную партию прогульщиков или курильщиков, да все никак почему-то не исполняла свою угрозу. И надо было видеть довольные физиономии Сливки, вытирающей уголки рта, и ее очередного 'друга'!
В один из таких дней Ларочка сама навязалась к Сметанниковой в спутницы:
— Юль, ну что ты творишь?! Тебе же крышу чинить пора конкретно!
Сливка плотоядно усмехнулась, облизнулась и ответила высокомерно:
— Эх, Лутовинина, ты за своей крышей присмотри! Дура ты дура, ребенок!
Лариске было весьма неприятно продолжать этот разговор, однако и смолчать не смогла, решила, что хотя бы раз, но она должна поговорить со Сливкой начистоту:
— Да они же тебя используют, Сливка! Им от тебя нужно одно, и ты им это безотказно предоставляешь!
— А ты знаешь, отказно или безотказно? Ты видела?! — рассердилась Сметанникова. — Хотя…
Снова похотливо улыбнулась:
— Хотя… Чего ж отказываться-то? Кот от сметаны не отказывается.
— Вот они, коты, и не отказываются! Но ты-то — не кот!
Юлька противно расхохоталась:
— Ну да, правильно, я кошка! Ой, большая разница!
— Сливка, ну нельзя же так! Им от тебя одно нужно…
Сметанникова вновь разозлилась, даже остановилась. Гневно сверкнула глазами:
— Это мне от них одно нужно, мне! Тебе-то вот хорошо, от природы кожа ровненькая да гладенькая, и ничего делать не нужно. А мне ой как поработать приходится, чтобы прыщавой уродиной не быть! Ты знаешь, каково это, когда от тебя отворачиваются с отвращением? Когда поцеловать брезгуют? Когда тот единственный, без которого жизнь не мила, за женщину тебя не считает? А я ему докажу, я докажу! Он поймет, что лучше меня ему не найти! Тебе-то легко говорить, ты всегда была рядом с ним, ты для него — своя. А я — изгой, я ему со спины милее! Но я добьюсь, я непременно добьюсь своего! Он у меня еще попляшет, он меня еще вспомнит! Он еще на коленях меня будет умолять! А я еще подумаю, обращать ли на него мое драгоценное внимание! Твой Геночка у меня еще попляшет, вот увидишь! Вы все, все у меня попляшете! Особенно ты! Еще завидовать мне будешь!
Лутовинина удивленно уставилась на собеседницу, хлопала глазами:
— Я?! Я-то тут при чем? Сливка, опомнись! Это же я, я же никогда не делала тебе ничего плохого. Юль, ты шизанулась? Да у меня с твоим Генкой сроду ничего не было и быть не может, мы же с ним просто друзья. Да и то, пожалуй, уже в прошедшем времени, я ж его уже сто лет не видела. Ты в своем уме? Нашла, к кому ревновать! Да и не докажешь ты ему таким способом ничего. Не только ему — вообще никому ничего не докажешь, только сама себя уважать перестанешь!