Лариса неуверенно кивнула.
— А потом, когда я поступил в институт, я уже не мог столько времени проводить с тобой и Валеркой, помнишь? У меня тогда сложилась другая компания, ребята из группы…
— И девочки, — с ухмылкой добавила Ларочка.
— И девочки, — вынужденно согласился Горожанинов. — От тебя ничего не укроешь, мисс Марпл. И скажи мне, мисс Марпл, неужели ты не обратила внимания на то, что Сливка в то время явно охладела к твоему обществу? Я, конечно, не могу утверждать, но почему-то мне ой как кажется, что она откололась от тебя именно тогда, когда я поступил в институт. Потому что ты ей больше не была нужна, потому что она уже не могла через тебя подобраться ко мне. Вот тебе и вся дружба. Она просто использовала тебя, как мостик, как дорожку ко мне, а ты, наивная, искренне считала ее подругой. И какая же ты после этого мисс Марпл?!
Лариса молчала. Скривила губки, чуть сопнула очаровательным носиком. После некоторого раздумья вынуждена была признать Генкину правоту:
— Никакая. Да я, в общем-то, и не претендовала на это громкое звание. А все-таки как-то обидно. Я ведь действительно считала ее своей подругой, то есть полагала, что ей интересна я, именно я, как личность. А получается, со мной можно дружить только ради высокой цели…
Генка улыбнулся так ласково, так лучисто. Сжал ее руку в своей, возразил с горячностью:
— Глупости, какие глупости вы несете, уважаемая мисс Марпл! На вас это непохоже! Если какая-то дурочка не разобралась в вашей тонкой душевной организации, не стоит ставить на себе крест, потому что это говорит лишь о скромных умственных способностях той дурочки, но никак не о ваших человеческих качествах.
— Тогда объясните мне, господин Пуаро, почему у меня не было других подруг, кроме Сливки? Разве это не подтверждает, что я…
— Это подтверждает только то, уважаемая мисс Марпл, — перебил Горожанинов. — что ваши человеческие качества очень высоко оценили двое замечательных молодых джентльменов. И именно поэтому у вас не возникло в свое время потребности в подругах. Вы бы, дорогая моя мисс Марпл, и на Сливку не обратили ни малейшего внимания, если бы она сама не навязывала вам свое общество. Зато когда у тебя возникла потребность в подруге, Сливка уже никого и близко к тебе не подпускала — мало ли, а вдруг снова понадобишься?
Гена наклонился и коротко поцеловал Ларису в губы. Оторвался на мгновение, произнес:
— Просто у тебя не было необходимости в другой компании, потому что тебе интересно было с нами, со мной и Валеркой, и не надо выдумывать то, чего на самом деле не существует.
И вновь захватил ее теплые податливые губы своими, упругими и настойчивыми. И уже этот поцелуй снова тянулся нескончаемо долго и сладостно, мучительно отзываясь дрожью непонятного происхождения в Ларочкином девственно-наивном теле. Сливка вновь была позабыта на некоторое время, но, лишь только долгий жаркий поцелуй истощился, разорвавшись в финальном аккорде фейерверком маленьких нежных поцелуйчиков, уже не страстных, а легких, как свежий ветерок душной июльской ночью, но от этого не менее сладких и волнительных, тень Юльки Сметанниковой вновь встала между влюбленными.
— Ген, — прижавшись к его груди, жалобно протянула Лариса. — Но все-таки, как же быть со Сливкой, а? Ладно, мы уже выяснили, что ты не воспринимаешь серьезно то, что между вами было, что меня она никогда не считала подругой, а всего-навсего использовала в своих личных целях. Но она-то очень серьезно относится к вашему общему прошлому! Она-то тебя до сих пор любит! Вот и получается, что я все равно перехожу ей дорогу, все равно предаю ее. Как ни крути, а я все равно поступаю подло…
Горожанинов оторвал ее от себя, требовательно взглянул в глаза:
— Так, я не понял. Тебе важнее Сливка или я? Ты мне скажи откровенно, чего ты добиваешься от меня этим разговором, чего ты хочешь? Ты хочешь, чтобы сейчас я сказал тебе 'Спокойной ночи', или, наверное, правильнее было бы уже 'Доброе утро', и ушел к Сливке? Раз она меня так сильно любит, значит, я, как порядочный человек, должен быть с ней. С ней, а не с той, с которой хочу я? Мое желание, мои чувства здесь никого не интересуют?! Да, раньше мы с тобой были просто друзьями, потому что ты была еще совсем маленькая. А может, потому что я был полным идиотом и видел в тебе всего лишь маленькую девочку, соседку, друга, наконец. Я не знаю, почему я по-настоящему увидел тебя только сегодня, не знаю! Может, ты так сильно изменилась за два года, а может, я сам изменился, стал смотреть на этот мир другими глазами? Но вот я сегодня увидел тебя — и все, понял, что пропал. Сам себе поражаюсь, никогда такого не было. А удивительнее всего для меня то, что это оказалась именно ты. Та малышка, о которой мне было так естественно заботится раньше, как о маленьком друге, о младшей сестренке, вдруг оказалась совсем не другом, не сестренкой, а чем-то неизмеримо большим, чем просто друг. Ты стала Женщиной, именно той, с большой буквы, которой для меня никогда не станет Сливка. А ты упорно навязываешь мне ее в подружки, как будто тебе самой будет невероятно приятно видеть нас вместе. Скажи, тебе приятно будет видеть меня с нею?
Лариса, внимательно и с нескрываемым удовольствием слушавшая тираду о том, как Генка увидел в ней что-то совершенно необыкновенное, при последних его словах напряглась, даже немного испугалась. Как так, чтобы Геночка, теперь уже ее Геночка достался Сливке? А как же она сама? Разве она теперь сможет без Геночки, теперь, после тех безумных поцелуев, которые вызвали в ней совершенно непозволительное, запретное волнение тела?! И, воочию представив свое отчаяние при виде счастливой Сливки, прогуливающейся по двору с Горожаниновым под ручку, молча затрясла головой, возражая всем своим существом против такой несправедливости.
— Тогда зачем же ты так упорно меня к ней подталкиваешь?! — возмутился Генка. — Я тебе битый час твержу, что она мне не нужна, а ты мне все 'Сливка' да 'Сливка'. Да ты пойми, что ее так называемая любовь — и не любовь вовсе, так, дурь да блажь. На самом деле это не имеет к любви ни малейшего отношения. Это страсть, но страсть не душевная, а телесная, страсть рано повзрослевшей испорченной до безобразия девчонки, ее жадность к запретному плоду. Это чувство сродни тому, что я испытывал, когда она прибегала ко мне, вся такая горячая и податливая. Разница только в том, что я брал то, что само шло в руки, а ей, видимо, гораздо большее удовольствие приносил не столько… скажем, наш физический контакт, сколько то унижение, с которым она сама себя мне предлагала, буквально навязывала. 'Геночка, выйди в подъезд, я тебе чего-то дам!' Ты полагаешь, что эту низость можно назвать любовью? Лично я бы это назвал мазохизмом, когда человек получает физическое удовольствие от моральных ли, физических ли унижений. Я уверен — если найдется кто-то, кто будет над нею издеваться, кто будет ее грубо насиловать, она сразу же забудет про меня и переключит всю свою так называемую любовь на насильника. Это не любовь, пойми, и никогда любовью не было! Не опошляй это слово применением к Сливке! И я прошу тебя, нет, я решительно настаиваю: если я тебе хоть немножечко дорог, не как друг, а как… как сегодня — забудь о Сливке, не называй больше даже ее имя, кличку эту дурацкую! А кстати, ты не обратила внимание, как ей подходит эта кличка? Вроде и заполучила ее еще в детстве, когда и намека на ее сливочность не было. А теперь… Такая стала баба — ядреная, не кровь, а одни сплошные сливки. Да только меня от ее сливок тошнит, для меня ее сливки слишком жирные. Я предпочитаю более тонкий вкус, изысканный, деликатный, нежный…
И на сей раз Гена игнорировал Ларочкины губы, устремившись к ее тонкой шейке. Он нетерпеливо отодвинул длинные тяжелые волосы, затрудняющие его движение к цели, прикрывающие густой шелковой паутиной ее нежную кожу. К несказанному Генкиному удовольствию ворот у свитера оказался мягким и эластичным, и вот уже его губы ласкали оголенное Ларочкино плечо, чуть подрагивающее от его настойчивых поцелуев. Оба замирали от желания, Генкины руки жадно шарили, разыскивая нижний край ее свитера, чтобы бессовестно и вероломно проникнуть в запретную зону. И Ларочка уже застыла в ожидании, сама сомневаясь в собственной недоступности. Но вдруг за дверью, отделяющей площадку от квартир, раздались быстрые шаги. Лариса лишь успела оттолкнуть от себя горячего воздыхателя, оставшись к своему стыду стоять вот так, с оголенным плечом, весьма красноречиво, до полного неприличия, выглядывающим из натянутого на предплечье руки ворота свитера, как дверь открылась и на пороге возникла соседка, решившая среди ночи прогулять собаку псинной породы. Впрочем, о какой ночи можно говорить, ведь светать начало еще тогда, когда они только-только подъехали к дому, а ведь они уже битый час стоят здесь, обсуждают Сливку, периодически прерывая глупую болтовню страстными поцелуями!