Все, конечно, зависит от точки зрения, от того, сколько своего настроения привнесет человек — и сразу же меняется, если можно так сказать, окраска предмета. Я видел однажды на юге, как сын моего друга, восьмиклассник Димка, наловив жаб, прятал их за пазуху, приговаривая «хорошие вы мои».
…Колыхнулся марлевый полог на двери — неслышно вошел Хохряков. Андрей Павлович только что из маршрута, устал. Присел к столу. Гостям не удивился, но задумчиво поскреб длинную окладистую бороду. Это ему принадлежат слова о том, что если в городе не встретились и не могли познакомиться, то, слава богу, хоть в тайге не разминулись. Каждый из нас был наслышан друг о друге.
…В избушку стремительно влетел молодой человек в зеленом полевом костюме и белой полотняной фуражечке. Человек ахнул при виде гостей, сдернул со стены полотенце и выскочил на улицу. Мы переглянулись — так вот они чьи босоножки!
— Пятикурсница биологического факультета МГУ, — пояснил Хохряков, — практикантка, ботаник. Людой зовут.
И тут пришла Люда. Ничего похожего на того человека, вернувшегося из маршрута, в ней не было. Она умылась, переоделась, а длинные золотистые волосы так шли к ее голубым глазам, что мы онемели, глядя на это омолонское чудо. Володя Христофоров начал лихорадочно искать на шее галстук, чтобы его поправить, хотя галстук две недели назад был оставлен в Магадане. Сережа Бурасовский, снимавший на кальку остатки пути, сбился с курса и повел синий фломастер реки в обратную сторону. Я, по свидетельству очевидцев, вытащил из чужой пачки «Аврору» и закурил, хотя бросил это занятие десять дней тому. Спокойны были только обитатели избушки. Везет же людям — привыкнуть к такому соседству!
Через двадцать минут Володя мне шепчет:
— Может, дальше никуда не поедем, а? Останемся тут, а?
— Эх ты, мотыга ясная… Самара — красны рукава…
Баба на пароходе к разладу. Пора отчаливать. Все вышли на берег провожать нас и фотографироваться.
Люда живет в Белоруссии, и она оставила нам свой домашний адрес. Мы простились, ребята ушли в лес, домой, а омолонское чудо-юдо все стояло на берегу и махало нам рукой. Пока мы не скрылись на первой излучине.
Было светло и грустно. И вся символика ручья, на котором стоит стационар, вдруг стада осязаемо острой — ручей назывался Прощальным.
10
— Я-то думал, что Омолон безЛЮДен. Надо же такое… Ну чего ей в тайге делать? Не случилось бы чего… Вот у Олега Куваева есть рассказ «Берег Принцессы Люськи». Там к трем геологам прилетает на время ботаник (вот тоже — ботаник) Людмила. Ребята стелются перед ней, рвут травушку-муравушку для ее коллекции (она тоже на практике), за нее в маршруты ходят два дня, а та улетает с первыми попавшимися вертолетчиками в поселок, а оттуда в Москву. Ромашки, как говорится, спрятались, увяли, сами понимаете, лютики…
— Наша Люда не такая, — улыбается Сережа.
— Мне-то что, — говорю я Володе, — вот кончится поход, поеду в Белоруссию, посмотрю.
— Это почему же ты поедешь? У меня-то отпуск уже сейчас. Я могу туда прямо из Билибино.
— А у меня в Минск как раз командировка планируется. Я успею раньше, — успокаивает нас Сережа.
И мы решаем, что все это очень даже хорошо, но зачем так далеко ехать?
Мягкое вечернее солнце тихим светом заливает Реку, мы держимся течения, на Реке теплынь, играет рыба, не кричат гагары, утки суетятся у берега, и даже лось, на которого мы неожиданно выскочили (он по самую голову стоял в воде), не бросился в чащу, а смотрел тревожно, шевелил ушами.
Ничто не нарушало тишину природы, кроме голосов трех человек в двух резиновых лодках на самой середине реки. Они выясняли вопрос — с кем же из четырех мужчин дружит Людмила? — и было им очень обидно.
— Что ж это вы, ребята, скисли? Может, она и не стоит всех ваших треволнений, а? Пусть себе живет в столице. Очень красавицы вписываются в столичные проспекты. Так ведь?
— То есть как? Что ж это получается, братцы? Все красавицы в столицах, а мы, значит, плыви по Реке и плыви?! А где же справедливость? Может, мы тоже хотим дружить с самыми что ни на есть красивыми и нежными? Может, мы это давно заслужили?