— Вдвоем пишем! Стараемся!
Нелады с сердцем у него начались недавно, после сорока. О причинах он догадывался и без врачей: неумеренность во всем. Неумеренность в работе, в застолье, в курении, в физическом распорядке жизни — то двухнедельная встреча друзей, то резко бросал и пить, и курить, окунался с головой в работу или в спортзале упорно и зло изгонял из организма токсины. А стрессы — у кого их нет?
И когда его прижимала суета, он искал всякого повода, чтобы хоть ненадолго очутиться на берегу Ледовитого, в избушке у Кена. Благо организовывать это было нетрудно: Миронов — геолог и, когда-то его партия работала в этом районе, мало ли дел может быть в этом районе у бывшего начальника партии или в соседнем, из которого до избушки все равно добраться легче, чем из города.
«Весна… — думает Миронов. — Скоро зелень пойдет… не пропустить бы одуванчики… салат «писанли» соорудить… да и другой травки поесть, глядишь, и полегчало б…»
По весне в городе, в местах, свободных от бетона и асфальта, в изобилии росли одуванчики, Миронов собирал их, пока они еще не выбросили цвет.
Салат готовил сам, угощал друзей. Те пробовали, нахваливали. Только жена скептически относилась к кулинарным экспериментам Миронова. И соседка была на стороне жены, предпочитая салату из одуванчиков, ломоть баранины или бифштекс с кровью.
Соседка была рыхлой, пожилой, с больной печенью. И однажды Миронов накормил ее все-таки салатом, пообещав на второе оленины. Боли в печени у соседки прошли. Через неделю она сама попросила — он приготовил. Боли ее не мучили.
— Заготовьте побольше зелени, а то вот они завтра-послезавтра в цвет пойдут, поздно будет, тогда другие блюда надо готовить.
Соседка до самой зимы не обращалась к врачам. И потом смотрела на Миронова как на мага. Только жена, глядя, как Миронов заправляет листья одуванчиков сметаной, говорила:
— Давай так — тебе трава отдельно, мне сметана отдельно…
— Ох, — вздыхал Миронов, — где бы мне траву от вредности найти? Всю бы оборвал тебе одной!
Она смеялась, он целовал ее, а по воскресным утрам, пока она спала, он бегал на базар за редиской, укропом и первыми огурцами для нее. Все это было парниковое, безвкусное и он нажимал на свои салаты из дикорастущих трав…
Он, как собака по весне, мог найти себе траву, не вполне догадываясь, почему именно ее он выбрал, но умел все же приготовить рассольник из крапивы, бутербродную массу из подорожника, жареные корнеплоды лопуха, пироги со щавелем, салат «писанли» или маринованные цветочные почки одуванчиков, кофе из поджаренных корней иван-чая.
Все это было не только съедобно, не только вкусно, но, главное, целебно.
«Сейчас бы травки, — думал Миронов, — да вот пока рановато еще. С недельку, поди, ждать придется».
После первого приступа Миронов стал бояться, что второй застанет его, когда он будет один, с малышом, без жены. И когда она уезжала в командировку или на очередную сессию, он договаривался со своим другом — коллегой по работе, чтобы тот каждое утро звонил ему домой, просто поздороваться и пожелать доброго утра. Это означало, что Миронов жив-здоров, ночь прошла хорошо, до следующего утра. Если телефон утром не отвечал, значит… Вот почему второй ключ от квартиры находился у друга.
Но сейчас и друг в отъезде, а посвящать в свои обстоятельства кого-то постороннего, даже приятеля, Миронов стеснялся, а потому просто никогда не закрывал дверь квартиры, когда ложился спать.
Он полагал, что случись с ним что-нибудь, ребенок будет плакать, и на его крик в квартиру войдут соседи или еще лучше малыш сам сможет выползти на лестничную клетку, тут его и обнаружат, лишь бы только с малышом ничего не случилось, лишь бы он не простудился на лестничной площадке.
Многое он еще предусмотрел по спасению малыша на тот самый крайний случай.
С вечера он на стулья, табуретку, столик для игрушек расставлял еду и питье. В основном, хлеб, сухари, воду, сухую морковь (малыш ее обожал), конфеты, яблоки, если были. Он рассуждал так: в яслях ребенка хватятся на вторые сутки, пришлют кого-нибудь на третьи. На работе хватятся на вторые, придут на третьи. Во всяком случае, малыш двое-трое суток будет без еды. Этого достаточно, чтобы он свалился. Еды, расставленной в комнате, ему хватит продержаться до прихода людей. Ему уже больше года, ходит он довольно твердо и дотянуться до всего этого вполне сумеет. Ну, а если начнет плакать, тут его услышат. Хотя ребенок может при непрерывном плаче охрипнуть через несколько часов. Ну, еще и дверь открыта, это хорошо. Телеграмма вдруг придет или бандероль заказная, Миронову пишут много…