— Все улыбаются, а я реву… Хоть бы для меня одной ты что-нибудь сделал… для всех делать легче… Я иногда вспоминала тебя… Первое никогда не забывается… Помнишь, тогда, в тундре? А как Кергенто? Ты с ним видишься?
— Он заболел. Его положили в больницу. Он спросил: «Смогу я пасти оленей?» Ему ответили: «Нет». — «Тогда зачем меня лечат?» — сказал он и сбежал из больницы. Доживает свои дни в тундре, даже на усадьбу не приезжает.
— Это настоящий человек, — сказала она. — Настоящий мужчина. Вот кому стоило бы подражать. Ты никому никогда не подражал? У тебя не возникало такое желание?
— Мне хотелось бы подражать себе, когда я был тем, кого ты знала в стойбище Ливлин.
— Значит, ты сильно изменился, — тихо сказала она. И вдруг неожиданно: — Ты сюда надолго?
— Да, времени еще много…
— Я буду ждать твоего звонка, хорошо?
— Хорошо, — ответил он.
— Скажи мне еще что-нибудь, — попросила она.
— Я тебя люблю, Ирина.
— Это я знаю, — засмеялась она и положила трубку.
В запасе у него было еще три дня, но испытывать себя ему не хотелось. «Незачем встречаться, — решил он. — Незачем бередить раны себе и ей».
Он спустился в холл, там был киоск — касса Аэрофлота. Взял на завтра билет до Магадана. Потом пошел в детский магазин, купил своему пятилетнему сыну пластмассовую гоночную машину. Пообедал в ресторане, побродил по набережной Невы, купил в дорогу большой букет мимоз и, не торопясь, отправился в гостиницу собираться.
Рейс состоялся без задержки, и так же по расписанию самолет прибыл в Магадан. Дома были рады цветам, как-никак май, на улице идет снег, а тут в комнате южные цветы. Он поставил вазу с цветами на телевизор, и, когда шла цветная передача, он сравнивал цвет этих мимоз с теми, что на экране. Выходило похоже…
Потом он о цветах забыл, стоят они долго, и вскоре к ним все привыкли, как привыкают к окну, столу, телевизору.
Однажды он долго работал в своей комнате и, откинувшись в кресло, так и уснул.
Проснулся далеко за полночь. На улице гудела майская пурга. Болела голова — то ли от усталости, то ли от перемены давления. Он потер виски и долго полулежал в кресле, уставившись в потолок. И вдруг он увидел, как большой зеленый комар, величиной с маленькую стрекозу и такой же прозрачный, пролетел мимо люстры и сел на потолок. Николай похолодел. «Боже, что ж это?» Он потряс головой и протер глаза. «А вдруг знамение? Боже, мой черед уже пришел?»
— Маша, — тихо позвал он жену. Никто не ответил. — Маша! — крикнул он громче. Он встал и, не отводя глаз от комара, пошел в ее комнату.
Она не спала.
— Маша! — тихо сказал он. — Там… летает…
Она отодвинулась, прижалась к стене и кивнула на потолок.
Он поднял голову. Весь потолок был усеян зелеными комарами.
«Стоп! — приказал он сам себе. — Сейчас зима, пурга на улице и ничего этого не может быть. Спокойно. Надо разобраться».
Он стал следить за их полетом. Летали они медленно, были слабы. «Чертовщина какая-то».
Взгляд его упал на телевизор, и тут он увидел букет мимоз. Все мимозы были усеяны комарами.
«Уф! — выдохнул он. — Личинки были в цветах, я их привез вместе с цветами, еще оттуда, с материка. Тут в тепле они и оклемались… надо же!»
Он открыл форточку, осторожно вытащил из вазы букет и вместе с комарами выбросил его на улицу. Потом достал пылесос, сменил патрубок, включил машину и втянул в пылесос с потолка всю нечисть.
— Так ведь сдвинуться можно, — улыбнулся он жене, сел на детский стул и закурил. Рядом валялись детские игрушки, а среди них большая пластмассовая гоночная машина. Он нервно постучал пальцами по пластмассе. Получилось как на барабане. И тут он только заметил номер на машине: МА 71–17.
Жена заметила, как изменилось его лицо. Она ничего не понимала, она встревожилась.
— Слушай, Ник… что-то с тобой сегодня творится… ты, наверное, перетрудился… Вчера тебе звонили…
Случай в Коктебеле
Сохранилось нечто от горы
И от каменных глыб.
Старый северянин Авдей Маркелов с молодой женой и маленьким сыном ехал на поезде, катил по материку, держа курс на юг.
Все его в дороге раздражало — и грязные вагоны, и плохая кормежка в ресторане, и вредные татарки-проводницы, не бравшие чаевых. Даже стая рябчиков за окном, приковылявшая по первому снегу прямо к полотну дороги, вдруг разозлила его.
«Довели природу, черт возьми, — подумал он, — бедной птице и жить негде!»