Он вспоминает, что утренние передачи там начинаются всегда с одной и той же фразы: «Да отвратит судьба свой лик суровый от всех идущих в море кораблей».
«Как называется эта радиостанция? — подумал он и не мог вспомнить. — Надо бы спросить помполита, он переводил…» Но помполита рядом не было и друзей-«мастеров» тоже, и совсем печальные думы на солнечном пляже томили Ксания Борисовича.
Отвратила ли судьба свой лик суровый от него, Ксания, если он вот сейчас один лежит на песке?
А если его сейчас вот так запросто солнечный удар хватит — кто на него тельняшку чистую наденет? Известно ведь, на юге полярники да моряки чаще всего в саду да возле клумбочки в первые три месяца отдают концы. Давно это врачами замечено. Зачем тогда на юге пенсионное время проводить? Стоило ли всю жизнь бродить по северным морям, чтобы вечный якорь бросать под пальмой?
Тошно, стало Ксанию Борисовичу от ласкового южного солнышка. Вернее, не от солнца, а от мрачных мыслей, навеянных одиночеством.
«Как же так? — упорно лезли мысли в накаленную солнцем голову. — Мы лысеем, у нас выпадают зубы, хороним друзей и родителей, и все суетимся, только на суету и уходит энергия. Зачем? Боже, как это глупо — дача у моря, новая мебель, кооператив, машина, высокая должность, глупо все, глупо, ведь путь-то пройден. Пройден! Что-то упущено… что-то упущено… можно ли наверстать, ведь есть еще время? Что мы суетимся, переживаем по пустякам?..»
Солнечные зайчики резвятся на малой волне. И видится Ксанию Борисовичу вход в родную северную бухту. Черные скалы и нетающие снежники на склонах, вершины закутаны в туман даже при солнце; течение проносит мимо бухты льды, моржи спят на льдинах, нежатся. Белеет птичий базар на отвесной скале в глубине бухты, гомонят птицы, и тихо, без всплеска, появляется над гладью воды то там, то тут круглая голова нерпы.
Вон там, на высоком берегу ручья, стояли яранги эскимосов. Место для стойбища хорошее — море далеко видно, а сами яранги в распадке, охраняют их от ветров высокие скалы. В ручей рыба осенью заходит. Сначала голец, потом горбуша, а следом кета и кижуч. Вот где человеку жить, не думая о пенсии и даче! Жить с морем вместе и от моря, что оно даст. А здесь на курортном берегу даже капусты морской не насобираешь, подевалась неизвестно куда или вообще не растет?
Надоело Ксанию Борисовичу лежать на песочке. Поднимается он и идет к себе, в прохладу комнаты, к дежурному кефиру. Идет по песку тяжело, голова побаливает, а пляж заполнен народом, все больше молодежью, и кажется ему, что все глядят на него, на него — старого и ворчливого, не шибко здорового, и чувствует он себя под этими взглядами в плавках и кепочке неуютно. Кажется ему, что вид у него столь же нелепый, как у взрослого человека, играющего в футбол.
Необходимо заметить, что к футболу и всему связанному с ним Вортегов относился с тихой ненавистью. Он понимал всю пользу этой игры для юношества. Но почему человек, которому уже давно перевалило за двадцать, гоняется за мячом, — этого Вортегов, хоть убей, понять не мог. Однажды случайно по телевизору, прежде чем перевести его на другую программу, он увидел бегущего за футбольным мячом лысого человека, что вообще привело Вортегова в неописуемый ужас, И тем более он не мог понять людей, болеющих за футбол, просиживающих столь дорогое время перед экранами телевизоров или, не дай бог, на трибунах стадиона, где нормальному человеку, по мнению Вортегова, находиться противопоказано. Ибо если вы хотите потерять индивидуальность и человеческое лицо — идите на стадион, кричите вместе со всеми, свистите, размахивайте руками, и пусть вам потом дома наедине с собой будет стыдно.
В команде капитана не было болельщиков. И когда уже в родных водах включали телевизор, никто из команды не смотрел футбол. Подбор экипажа с такими наклонностями был совершенно случаен, не надо ни в чем капитана винить.
Однажды у пляжного газетного киоска он повстречал якута, который просил «Футбол-хоккей». Номера в киоске не оказалось, но Ксаний Борисович мигом проникся антипатией к якуту. А днем они встретились в столовой за одним столиком, и Ксаний Борисович узнал, что его сосед вовсе не якут, а бурят.
«Тем более, — мрачно размышлял Вортегов. — Если все буряты начнут болеть за футбол, что же это будет? Они ж к футболу имеют такое же отношение, как чукчи к лаун-теннису! Лучше бы уж, кстати, за лаун-теннис болели, все польза была бы — научились бы правильно произносить иностранные фамилии чемпионов!»