Выбрать главу

— Простите!..

— Сволочи те, кто сказал вам об этом! Вы понимаете?

— Мне не говорил об этом никто. — Профессор торопливо открыл портфель. — Я сам прочитал во вчерашней газете.

Он вытащил пачку газет и стал быстро их перебирать. Санька заметил, что у него веснушчатые руки, заросшие рыжими волосами.

— Вот, прошу вас… — профессор подал Саньке газету.

Санька увидел маленький, на колонку, портретик. Это была его фотография. Он улыбался сам себе с газетной полосы, улыбался задорно, весело… Только на лице размазалась типографская краска. Стараясь унять вдруг появившуюся дрожь, начал читать.

«Ленинградский журналист Александр Антонов, находящийся в Соединенных Штатах в составе туристской группы, попросил предоставить ему политическое убежище. Свой поступок Антонов объяснил тем, что в Советском Союзе он не имеет возможности высказываться в печати на такие темы, которые его волнуют. Несколько месяцев назад Антонов был уволен из газеты за резкость суждений и неспособность воспевать «достижения». Отец этого русского журналиста был расстрелян в годы сталинских репрессий».

Прочитав, он лихорадочно скомкал и швырнул газету в угол. Он готов был разрыдаться, закричать, затопать. Вскочив, безотчетно забегал по комнате, не обращая внимания на профессора.

— Да что же это?! Ловушка?! Ведь эту галиматью все прочитают!

Санька вдруг представил, как скривится редактор: «А писал-то… турусы на колесах. Я всегда говорил…»

— Нет! — заорал он так, что звякнул плафон. И тут же очнулся, словно споткнувшись о тяжелый, неодобрительный взгляд профессора.

— Ну! А вы что сидите?! — Санька подскочил к нему и с силой схватил его за плечи. — Позвоните в наше посольство, скажите газетчикам правду. Это же все вранье! Вранье!

Профессор не сопротивлялся, а только твердил:

— Помилуйте, Александр Александрович, помилуйте…

Одна мысль вдруг поразила Саньку. Он сел и внимательно взглянул на Рукавишникова.

— Где вы взяли эту газету?

— Как где? Купил… — развел руками профессор.

Санька схватил смятую газету и принялся ее лихорадочно разглаживать. Да, это была свежая газета…

— Слыхал я про эти штучки! Пару экземплярчиков с моим портретом тиснули… Читайте, любуйтесь… Откуда она у вас?

— Но я же имел честь вам рассказать… — профессор взглянул Саньке прямо в глаза. Глаза у него были совсем бесцветные, с тонюсенькими красными прожилками.

— Зачем вы сюда пришли? — закричал снова Санька, подступая к профессору. — Чтобы показать мне вашу поганую газету. Можете убираться! Я не желаю с вами разговаривать!

Профессор неуклюже вскочил, уронив свой портфель. Подобрав его, он стал пятиться к дверям, испуганно глядя на Саньку.

— Вы невменяемы, молодой человек! Да, да! Невменяемы, — повторял он. — Вам надо прийти в себя…

Рукавишников нервно забарабанил в дверь. Его выпустили, и он исчез, даже не попрощавшись.

Санька подскочил к двери и дернул за ручку. Дверь была снова заперта. Он со злостью пнул ее несколько раз ногой и прислушался. За дверью стояла мертвая тишина. Санька подошел к кровати и лег. Визит профессора вывел его из равновесия. Разговор с этим непонятным стариком, представил все последние события в новом свете.

«Ну конечно, — думал Санька, — вся эта нелепая история с пленкой только предлог. Они даже и не допросили меня подробно!.. Неужели хотят, чтобы я остался? Только на кой черт я им нужен? А эта заметочка в газете… — у Саньки от злости перед глазами поплыли темные круги. — Неужели они напечатали ее во всем тираже?!»

Упоминание об отце насторожило Саньку.

«Откуда они могли узнать? — рассуждал он. — Значит, все это не случайность. Ко мне присматривались… Сволочи!»

Санька долго лежал, вспоминая день за днем свое пребывание в Штатах, многочисленные встречи с разными людьми, долгие деловые беседы, случайные разговоры. Он старался уловить хоть какой-то намек на повышенный интерес к нему, но ничего особенного вспомнить не мог.

«Да! — вдруг спохватился он. — А зачем, собственно говоря, приходил ко мне этот старик? Не только ведь для того, чтобы показать заметку в газете?»

Саньке стало немного стыдно за то, что он не сдержался, «И всегда я горячусь не вовремя. Не спросил даже, что ему надо… Может быть, он смог бы мне помочь? Все-таки русский, — думал Санька. — Впрочем, пустое дело. Если он пришел сюда, то уж хорошего от него не жди».

Он лежал на кровати и злился. Где-то неизвестные ему люди с легкостью решали его участь, бесстрастно попыхивая сигаретами, обсуждали повороты его будущей судьбы. Его, Санькиной, судьбы! А он лежал здесь один в глухой тишине камеры, лишенный возможности действовать. Думать об этом было невыносимо.