Не знаю, как объяснить магическое обаяние талантливой пьесы и талантливого спектакля. Это как будто в кулисах кто-то все подкручивает и подкручивает колки, пока струны между сценой и залом не начинают звенеть от легкого сквознячка. Это возможно, когда все - автор, режиссер, артисты и все остальные участники действия объединены какой-то общей кровеносной системой и являются частью этой общей театральной природы – капризной и неуловимой…
И все равно это ничего не объясняет. Как невозможно объяснить удачу.
Удачливость, везение Горина выразилось и в его буквально судьбоносной встрече с Захаровым. Они на счастье нашли друг друга – люди с одинаковой природой юмора, до безумия влюбленные в театр, пропитанные им, смельчаки и авантюристы, способные затеять любую игру, пуститься в любое приключение. Особенно по молодости.
История с «Тилем» была, в сущности, из разряда практических перформансов, которые так любили учинять эти гении своего места – Театра. Вот Ширвиндт с Захаровым провожают Миронова на вокзале, потом едут в аэропорт, берут билеты – и встречают его в этом Харькове или там Риге, не помню. Вот вся компания, нацепив телогрейки и валенки является к Игорю Кваше, который «зажал» день рождения; не замечая хозяина, проходят, располагаются на полу и раскованно квасят, с удивлением глядя на суетящегося Игоря – а это что еще за хмырь? Вот Захаров с Гориным приволакивают к Ширвиндту на новоселье допотопный чугунный радиатор. По окончании празднования Шура брезгливо просит их отнести «это говно», откуда взяли. Крякнув, молодцы говно выносят. И уже в подвале Гришу осеняет идея: «Вот если мы сейчас снова эту штуку притащим – вот это будет по-настоящему смешно». А слова у них с делами не расходились…
Где еще нашел бы драматург режиссера, который бы бросился ставить ненаписанную пьесу? Где еще режиссер нашел бы такого автора?
«Интересно, - вспоминает Марк Захаров, - что в эту авантюру устремился здравомыслящий человек с большим партийным стажем, Рафик Экимян, мой первый директор. Он распорядился шить костюмы и сколачивать декорации, когда были готовы лишь отдельные фрагменты первого акта». Таким было радиационное поле Горина.
«Тилем» стартовал новый театр - «Ленком». А с Ленкома началась не только новая эпоха в жизни Григория Горина и Марка Захарова, но открылось и очередное новое после «Современника» дыхание московской театральной жизни.
С «Тилем» театр потряс бешеный успех в 1977 году в студенческом Кракове. Актерам едва давали говорить, после каждой реплики гремели овации, к финалу в зале началось братание. После гастролей Ленкома Горин съездил в Чехословакию и объявил потом Захарову: «В Праге сейчас два национальных героя — ты и Дубчек».
Горин стал «придворным» автором Ленкома. Теперь он писал на актеров. Обращал их в свою веру, как Тиль обращал Ламме и других своих товарищей, провоцировал на новые краски, как на поступки – Янковского, Абдулова, Чурикову, Збруева, Броневого. «Тиль» и Тиль дал долгую, ослепительную жизнь Николаю Караченцову.
Захаров приобрел своего особенного писателя, с которым начал не только в театре, но и в кино создавать шутовской эпос с бессмертным героем. Озорной, бесстрашный хулиган Уленшпигель. Тонкий абсурдист Мюнхгаузен. Из года в год объявляющий собственные похороны изощренный шут-философ Свифт с печатью на устах (не первый ли в истории кино главный герой без слов?). Шут-солдат Балакирев, запросто преодолевающий границы того и этого света. Мудрый пьяница, строгий папаша, «а идише нешоме» – еврейская душа Менахем Мендел.
Все они выходили на сцену, как на бой. В этом бою погибли многие из тех, кому нет и не будет замены на подмостках. С которыми уходили спектакли. Олег Янковский. Александр Абдулов. Навсегда покинул пряное пиршество гёзов Николай Караченцов. Пал, воскрес, как многие герои Горина, и снова пал Евгений Леонов. Выйдя из первой комы великий артист заговорил монологами из «Поминальной молитвы».
Один из этих боев стал последним и для «шутмейстера», Главного Шута, игравшего с ними со всеми в самые причудливые, самые дивные, самые счастливые игры почти тридцать лет кряду, никогда не повторяясь.