Мюррей размышлял, как устроить, чтобы дочери оказались во время выходных наедине, когда услышал, что во дворе остановилась машина. Наконец-то приехала Лиззи. Он поспешно встал с кровати и заправил ее. (Он гордился своей аккуратностью: неубранная постель говорит о немощи, о том, что здесь спит старик, который махнул на себя рукой. А потом того и гляди дом пропахнет мочой, и Рут первая это заметит.)
Спустившись в кухню, Мюррей выглянул из окна и увидел, как расхристанная Лиззи вылезает из машины с коробкой выпечки в одной руке и упаковкой из шести бутылок пива в другой. Дочь была в широких шароварах, которые, по мнению Мюррея, ничуть ее не украшали.
— Рановато для пива, ты так не считаешь? — спросил он, открывая перед ней дверь кухни.
— Это как посмотреть, — возразила Лиззи, решительно входя в дом.
— Ну где тебя носит? — воскликнул Джордж. — Мы проголодались как звери.
Лиззи поставила коробку с кексом на стол и открыла бутылку пива.
— С ума сойти, — проворчала Рут. — А ведь еще только половина одиннадцатого.
— Утречко выдалось еще то, — объяснила Лиззи. — Так что не хлопай крыльями.
— Что, какой-нибудь студент расстроился из-за оценки? — поинтересовался Джордж.
— Нет, — ответила Лиззи. — Я разругалась с Гэвином.
— Жаль это слышать, — произнес Мюррей, а сам подумал: «Ну слава богу».
— Сильно разругалась? — спросила Рут.
— Не то слово.
— Вплоть до того, что вы разбежались?
— Вплоть до того, что он оказался в больнице, — пояснила Лиззи.
Глава 2
Пора!
Сразу посыпалось столько вопросов — что случилось, сильно ли Гэвин пострадал, почему угодил в больницу и (от Джорджа) не пытался ли он первым ее ударить, — что Лиззи захотелось выскочить из дома, сесть в машину и укатить прочь. Куда угодно, лишь бы избежать группового допроса с пристрастием.
С другой стороны, а чего она ждала? Что они просто сядут и скажут: «Да уж, хреново, ну так и что у нас там на обед?» Разве можно винить родных, что они хотят знать все подробности и о ссоре, и о том, как Гэвин оказался в больнице?
Главное — не забывать дышать.
Лиззи одним глотком осушила полбутылки пива, но потом, под пристальным взглядом Рут, взяла себя в руки.
— Расскажи все по порядку, — попросил Мюррей.
— Ну вот, значит. Неделю назад мы с Гэвином решили расстаться, — начала она. — Я не говорила об этом, потому что… да просто не говорила, и всё.
Джордж тронул ее за плечо:
— Наверное, трудно было?
Лиззи движением плеча скинула его руку. Сейчас она не нуждалась в пресловутой способности Джорджа к сопереживанию.
— Не особо, — ответила она. — Жаль только, что он бросил мамину поваренную книгу в раковину с грязной водой. Потому что…
— Подожди. Какую книгу? — уточнила Рут.
Неожиданный поворот.
— Фанни Фармер.
Рут сдавленно пискнула.
— Он покойник, — ровным голосом заявил Джордж.
Причина столь острой и единодушной реакции на вроде бы вполне житейское событие состояла в том, что упомянутая «Поваренная книга Бостонской кулинарной школы» Фанни Фармер являлась главной опорой Лиллиан в семейной жизни; поля пестрели заметками, сделанными рукой матери, чей почерк с годами менялся от аккуратных приземистых буковок молодой старательной хозяйки до неровных завитушек и петелек изможденной женщины, которой нужно кормить четырех детей. Многие записи излагали упрощенный способ приготовления, например: «Можно взять консервированный грибной суп» или «Заменить готовой смесью для оладий». Но там были не только комментарии по поводу приготовления блюд; Лиллиан также набрасывала на полях идеи для рассказов, которые приходили ей в голову на кухне. «Люси / яичный салат / мать / ф. я.» — такие примечания ничего не говорили детям, но много значили для их матери, опасавшейся забыть свежую мысль к тому времени, когда удастся сесть за пишущую машинку в гостевой комнате на чердаке. Рассказы Лиллиан не сохранились — они давно куда-то пропали, — и потому эта книга, испещренная заметками, стала семейным памятным альбомом, драгоценным наследством, гораздо более дорогим, чем обручальное кольцо с бриллиантом или нитка жемчуга. (Особенно для Рут: она проявляла особую сентиментальность по отношению к памяти матери.) Со временем дети договорились о совместном владении книгой: каждый брал ее на год и потом передавал следующему.