Пока закипал кофе, Рут перебирала банки, вынутые Джорджем из буфета. В основном это были джемы, компоты и экзотические соусы, которые она привозила в подарок отцу из путешествий: в продуктах он не нуждался, но всегда приятно для разнообразия открыть баночку какого-нибудь нового лакомства — или так ей казалось.
Рут взяла в руки бутылку с соусом для говядины:
— Я купила его в Аргентине. Из-за него меня затормозили на таможне. Отец должен был передать его тебе, — печально сообщила она брату.
Небо посветлело, весь остальной мир проснулся, и дети Блэр поехали в больницу. Тело Мюррея перенесли в небольшую комнатку в подвале, и две сестры с братом вместе вошли туда, чтобы попрощаться с отцом. Он лежал на каталке, накрытый белой простыней; санитарка отогнула край полотна с его лица, аккуратно подвернула на плечах покойника и вышла.
Первое, что заметил Джордж, — что волосы отца зачесаны назад и намазаны каким-то гелем вроде бриллиантина. Выглядело это совершенно дико, поскольку непокорная папина челка всегда спадала на лоб, поэтому Джордж взъерошил ее пальцами, чтобы Мюррей был больше похож на себя.
Потом они молча смотрели на тело отца. Несмотря на большой опыт столкновения со смертью в отделении реанимации, Джордж поймал себя на том, что рассуждает как ребенок: будто бы усопший вот-вот проснется. Вот сейчас он, Джордж, сделает отцу искусственное дыхание и вернет ему жизнь. «Я пошутил! — хрипло засмеется Мюррей. — Вы принесли мне кофе?» И Джордж пытался разглядеть, не дергаются ли веки мертвеца.
Глупость какая.
Через некоторое время Рут поцеловала отца в лоб и вышла. Лиззи сделала то же самое. Джордж остался. Он нащупал под простыней руку умершего и стал гладить большим пальцем сухую, словно бумажную кожу. Другую ладонь он приложил к лицу покойника, разглядывая его черты. Джордж всегда чувствовал прохладцу между собой и отцом. После смерти Дэниела все надежды Мюррея сосредоточились на единственном оставшемся сыне, а потому отец оказывал на него слишком большое давление: поступай в юридическую школу, устраивайся на работу в семейную фирму, выдвигайся на выборную должность, приноси пользу. Джордж нашел другой способ приносить пользу, хотя всегда ощущал, что родитель разочарован его выбором медицины вместо юриспруденции.
Но Джордж об этом не жалел.
И все же ему хотелось, чтобы отец хоть раз сказал: «Я горжусь тобой, сынок».
Вернувшись в дом, Лиззи поднялась на чердак, чтобы поискать коробку, о которой говорила Рут. Под крышей было тепло, остро пахло перегретым сухим деревом. Лиззи открыла небольшое окно в дальнем конце помещения, затянутое паутиной и засиженное мухами, и стала расчищать себе путь по чердаку, отодвигая в сторону сломанные стулья и составленные друг на друга коробки, но не нашла ничего с надписью «Лиллиан». Ей попались байдарочные весла и спасательные жилеты, старые лампы и фарфоровая раковина; в большом сундуке обнаружилась армейская штормовка, но, надев ее, Лиззи начала чихать, поэтому быстро положила куртку в пакет и оставила около лестницы, чтобы отнести в химчистку, а потом отдать Джорджу.
Наконец Лиззи махнула рукой на чердак и спустилась в подвал, где на аккуратно сколоченных полках Мюррей хранил погашенные чеки, старые ипотечные документы и клубки шнуров и переходников самого жалкого вида. У одной стены, казалось, вот-вот опрокинутся несколько пар лыж. Кому нужны старые лыжи? Никому, кроме ремесленника-хиппи, который может смастерить из них садовые стулья. Осмотрев чердак и подвал, Лиззи ужаснулась, сколько предстоит работы. Ей захотелось вывесить на улице объявление: «Старое барахло совершенно бесплатно — только заберите».
Однако она так и не нашла коробку с надписью «Лиллиан».