— А, кроме того, — вступил Энникстер, — это же неосуществимо!
— Не знаю, — пробормотал Хэррен, — бывает и так, что достаточно одной искры, чтобы спалить весь поезд.
Магнус взглянул на сына с некоторым удивлением. От Хэррена он этого не ожидал. Но так сильно он любил сына, так привык прислушиваться к его советам, уважать его мнение, что после первого шока от неприятного удивления он против воли задумался над этим новым предложением. Не с тем, чтобы поддержать его. Ни в коем случае! В любую минуту он готов был подняться с места и предать анафеме и самого Остермана и его предложение. Это была махинация из самых низкопробных, нечто совершенно чуждое — как он полагал — политическим деятелям и дипломатам старой школы, к которой он с гордостью себя причислял; но поскольку Хэррен, пусть мимолетно, задумался над этим предложением, он, Магнус, безоговорочно доверявший Хэррену, тоже подумает, — хотя бы затем, чтобы найти веские доводы и сразу поставить точку на этом деле.
Разгорелся спор. Постепенно Остерман своей громогласностью, напором, изнурительной манерой бить в одну точку, бойкостью ответов, всегда имевшихся у него наготове, а также легкостью, с какой он выпутывался, когда, казалось, его уже приперли к стене, сумел перетянуть на свою сторону старого Бродерсона. Остерман подавил его своей речистостью, легкостью, с какой он перескакивал с предмета на предмет; остроумный и развязный, он запугал старика, рисуя картины неминуемой гибели, быстрого приближения катастрофы.
Энникстер — главный его оппонент — при всей своей любви поспорить заметно рядом с ним проигрывал и ничего сколько-нибудь убедительного сказать не мог. Он обзывал Остермана дураком, кобелем, остолопом, но опровергнуть его доводов не умел. Его возражения сводились, главным образом, к грубостям. Что бы ни сказал Остерман, он тут же ему возражал хотя бы просто из принципа. Заявления его были голословны, претензии лишены всякой логики, и, когда Остерман или Хэррен против него же их использовали, ответ у него был один:
— Ну что же, отчасти это как будто и так, но, с другой стороны, может, и нет.
Остерман нашел вдруг новый аргумент.
— Провернув это дельце, — вскричал он, — мы толстопузого Бермана припрем к стенке.
— Это человек вечно стоит у нас поперек дороги! — сказал Хэррен. — Если правлению нужно обстряпать какое-нибудь грязное дело, в котором ему не хочется фигурировать, — Берман тут как тут. Понадобится «отрегулировать» стоимость перевозки грузов, чтобы побольше из нас выжать, — это поручается Берману, который точно знает предел наших возможностей. Нужно подкупить судью — торг ведет Берман. Нужно всучить взятку присяжным заседателям — деньги передает Берман. Нужно подстроить выборы — и тут не обойтись без Бермана. В общем, Берман здесь, Берман там! Повсюду мы наталкиваемся на Бермана, стоит нам пошевелиться. Кто, как не Берман, держит нас за глотку и, уж будьте уверены, не отпустит до тех пор, пока не выжмет все соки. Когда я обо всем этом думаю, мне становится непонятно, как я удерживаюсь, чтобы не избить этого подлеца.
Остерман поднялся с места; он стоял, наклонившись над столом, размахивая правой рукой; его лицо клоуна с голым лбом и торчащими красными ушами пылало от возбуждения. Он встал в позу оратора, стремящегося создать впечатление, подыгрывающего галерке — взбудораженный, шумный, отчаянно жестикулирующий.
— Теперь самый момент с ним посчитаться! — выкрикивал он. — Теперь или никогда! Не упустите возможность спасти себя и всю Калифорнию, а иначе пропадайте со своими ранчо! Жеребец, я знаю тебя. Знаю, ты ни перед кем не сдрейфишь, знаю, что решительности тебе не занимать, и, если бы я сумел растолковать тебе, как мы могли бы создать свою комиссию, ты б не стушевался. Губернатор, вы человек храбрый! Вы знаете, чтобы добиться успеха, надо действовать решительно и смело. Вы не тот человек, чтобы бояться пойти на риск. Игра по крупному — это для вас. Так, чтобы все на карту! За вами не зря установилась репутация лучшего игрока в покер на все Эльдорадо. Но в такой крупной игре вы еще участия не принимали. Если мы смело вступим в борьбу и покажем себя мужчинами, — победа нам обеспечена. Если будем колебаться, — проиграем.
— Я понимаю, Остерман, что твой темперамент от тебя не зависит, — сказал Энникстер. — Но куда, собственно, ты гнешь? Что, по-твоему, можно предпринять? Или ты воображаешь, — поспешил прибавить он, — что своей трескотней в чем-то убедил меня. Ничего подобного! Я знаю не хуже твоего, что мы в трудном положении. Для меня это не новость. Я не услышал от тебя ничего такого, что заставило бы меня переменить свое мнение. Но все-таки, что именно ты предлагаешь? Хотелось бы послушать.