Вэл повела плечами.
– Он ненормальный, – сказала она. – Я ненавижу, когда он приходит, все боюсь, что с ним что-то произойдет, пока он у нас. Молния ударит, например.
Гайоги пришел в восторг.
– Вэл совершенно права, Рэмиллис исключительно богопротивен, – согласился он, ухмыляясь. – Я пришел к такому же выводу. Из него надо изгнать духов.
– С него надо не спускать глаз, – вставила Вэл, явно решившая во что бы то ни стало быть практичной. – Ну что, Альберт, договорились? Ты приедешь в субботу? Ты просто ангел. Мы ужасно благодарны. Гайоги пора бежать на встречу с Ферди Полом, но я бы еще полчасика посидела, если ты не против.
Она так решительно завершила их беседу, что Кэмпион взглянул на нее с уважением. Ламинов встал.
– Мы будем счастливы видеть вас, – искренне произнес он. – У нас с женой небольшой домик на территории, и мы примем вас там.
Он взглянул на Вэл и, застенчиво улыбнувшись, добавил:
– Там куда удобнее, чем в гостинице.
– Это самый уютный дом в мире, – сказала Вэл, и Гайоги просиял.
Русский удалился с большим достоинством, превратив обычно неловкое прощание в приятную сцену и оставив их довольными, а также по необъяснимым причинам польщенными беседой, хотя, судя по результату, именно он добился желаемого.
– Хороший он малый, – заметил Кэмпион, когда они остались вдвоем.
– Просто душка. Единственный известный мне настоящий русский князь, – ответила Вэл и в задумчивости подошла к окну. – До революции он жил в Ментоне[7] и периодически ездил домой – то ли поохотиться на волков, то ли посмотреть балет. Его жена говорит, что они тогда были ужасно несчастны. Сам знаешь, какие нытики эти русские.
– Наверное, они каждую ночь засыпали в слезах, – предположил мистер Кэмпион.
– Типа того, – отмахнулась Вэл. – В общем, они все потеряли, и им пришлось начать новую жизнь. Гайоги на самом деле просто гений. Он великолепный организатор и знает о роскоши буквально все. Идеальный управляющий для шикарного отеля. Он нашел себя и просто невероятно счастлив. Я с ужасом думаю о том, что в его маленьком королевстве может что-то случиться.
Мистер Кэмпион взял в руки графин.
– Присядь, – попросил он. – Не хочу выглядеть придирой, но не кажется ли тебе, что ты перегибаешь палку? Согласен, в Рэмиллисе есть что-то дьявольское, но, будем честны, рога у него пока еще не растут. В своем деле он явно разбирается. В истории с позолоченным аэропланом есть рациональное зерно. Негру с Золотого берега не докажешь, что серебро – не второсортный металл. Рэмиллис может быть по-своему неплохим парнем. Я не отказываюсь ехать в «Цезарев двор», не думай. Но ваше с Ламиновым выступление показалось мне несколько драматичным. Можно было просто позвонить.
Вэл упала на кушетку и закрыла глаза.
– Вот чем хороши родственники, – заметила она после паузы. – Ты разумный и вполне приятный человек. К другим женщинам ты бы никогда не стал так придираться. Так почему мне нельзя перегнуть палку? Раз уж на то пошло, я совершенно спокойна, но почему это мне нельзя немножко подраматизировать?
Мистер Кэмпион оторопел.
– Вполне естественно ожидать от родственников того же, что требуешь от себя, – ответил он чопорно. – Истерика как-то не в духе нашего семейства.
– В самом деле? – переспросила Вэл. – Могу устроить тебе роскошный концерт. Налей мне чего-нибудь.
– Могу налить джина, и тебя крайне драматично стошнит, – предложил он.
Она рассмеялась и уселась, выпрямив спину. Нелепую шляпу Вэл сняла, и ее золотистые волосы выглядели слегка растрепанными. Она казалась очень юной, очень умной и очень недовольной собой.
– Хаг’ди, Хаг’ди, мне нанесли г’ану, – прокартавила она на французский манер.
– Насколько тяжелую? – услужливо осведомился Кэмпион, автоматически включаясь в их детскую игру.
– Боюсь, что смег’тельную.
– Правда? Что случилось?
– Несчастная любовь.
Она по-прежнему говорила беспечно, но голос звучал как-то неуверенно.
– Да что вы? – спросил он без всякого сочувствия. – Не хотелось бы показаться бестактным, но, когда я видел вас в последний раз, все, по-моему, было в порядке.
– Неужели? Вы случайно не детектив, мистер Кэмпион?
Ее тон заметно изменился, в нем появилась какая-то жесткость, непривычная и неприятная. Кэмпион удержался от очередного легкомысленного замечания. Когда-то ему самому довелось испытать это тошнотворное чувство, и, хотя теперь его раздражала подобная слабость – и в себе, и в окружающих, – удержаться от жалости было сложно.
– Всякое бывает, – сказал он, испытывая при этом неловкость и стараясь, чтобы слова его прозвучали сочувственно, но не побуждали к немедленной исповеди. – Это часть жизни.