Она хотела, чтобы что-нибудь тоже сделало Дитера Куна безвредным.
Наряду с французами, женщинами и немцами на улицах Марселя она также видела изрядное количество ящериц. Они удерживали город и большую часть юга Франции во время боев и по-прежнему вели здесь большие дела с Великогерманским рейхом. Часть этого бизнеса была законной и требовалась оккупантам. Но нацисты подавили бы все остальное, если бы только могли. С тех пор, как Марсель получил название Массилия, он был раем для контрабандистов.
И вот, когда Моник заметила Ящерицу, медленно идущую мимо ее многоквартирного дома, она не придала этому особого значения. Она остановилась и приготовилась тащить велосипед наверх. В этой части города, в отличие от университета, он не ждал бы ее утром, если бы она оставила его на улице.
Прежде чем она смогла вручную занести его в свое здание, Ящерица подошла к ней и заговорила на шипящем, не слишком грамотном французском: “Что-се за эта Моник Дютурд?”
“Да, я Моник Дютурд”, - ответила она с некоторым удивлением. “Чего ты от меня хочешь?”
“Ты брат - нет, я ошибаюсь, сестра - знаменитого Пьера Дютура, не так ли?” - спросила Ящерица. “Я пытаюсь связаться со знаменитым Дютуром по деловому вопросу, важному для нас обоих, но у меня возникают трудности. Вы можете, это могло бы быть, помочь?”
Его бизнесом, должно быть, был джинджер, имбирь или наркотики для людей. “Уходи”, - тихо сказала Моник. Ей хотелось кричать об этом. Дитер Кун или какой-нибудь другой нацист наверняка не спускал с нее глаз. Немцы тоже хотели заполучить ее брата.
“Но почему ты хочешь, чтобы я ушел?” спросила Ящерица. Она слышала, что такие, как он, наивны, но она не ожидала, что он будет настолько наивен, чтобы задать подобный вопрос. Прежде чем она успела что-либо сказать, он продолжил: “Бизнес, которым я занимаюсь с твоим знаменитым братом, мог бы принести большую прибыль. Часть этой прибыли досталась бы тебе, как посреднику”.
Моник рассмеялась ему в лицо, что заставило его отступить на шаг. “Уходи”, - повторила она. “Разве ты не знаешь, что немцы шпионят за мной? Они также ищут моего брата, моего знаменитого брата. Она снова рассмеялась, хотя сомневалась, что Ящерица поняла иронию. “Они ищут его, чтобы убить”.
“Но почему это?” Мужчина казался искренне озадаченным. “Он по-прежнему контрабандой поставляет имбирь Расе. Только теперь он контрабандой поставляет вам, тосевитам, и другие продукты. Могли ли они так сильно беспокоиться об этом?”
Объяснения показались Монике более трудными, чем того стоило. Даже не потрудившись снова сказать ему, чтобы он уходил, она начала поднимать велосипед по лестнице. Ей нужно было оценить работы и, если повезет, поработать над давно застопорившимся проектом по эпиграфике культа Исиды в Нарбоннской Галлии.
Наконец, почувствовав, что у него ничего не получится, Ящерица крикнула ей вслед: “Скажи ему, что меня зовут Шсимачан. Он узнает обо мне. Он захочет иметь со мной дело. Мы можем получить большую прибыль вместе, он и я.”
Моник не собиралась говорить Пьеру ничего подобного. Этот Шсимачан показался ей настолько неумелым, что с гораздо большей вероятностью мог принести с собой опасность, чем выгоду. За ним, вероятно, тоже следили толпы людей из гестапо. Если бы они случайно наткнулись на тех, кто следил или мог следить за ней… Это была самая неприятная мысль, которая приходила ей в голову уже довольно давно.
На ужин она обжарила кальмаров в оливковом масле - блюдо, которое римлянам тоже пришлось бы по вкусу. Затем она со всей возможной скоростью просмотрела бумаги. Как обычно, занятия Дитера Куна - на ее занятиях он был известен под именем Лафорс - были очень хорошими. Она что-то прорычала себе под нос. Он никогда не давал ей повода подвести его или даже поставить ему оценку ниже высшей.
Записав оценки, она достала свои фотографии и фотокопии, а также копии рисунков, сделанных и опубликованных классицистами за предыдущие три столетия. Если бы она когда-нибудь закончила свою монографию о поклонении Игил в этой части мира во времена римской Империи, она могла бы опубликовать ее без особых опасений. В отличие от замечаний о романо-германских отношениях, культ Игил имел мало современного политического подтекста.