Джейн Арчибальд подняла руку. Когда Шпаака узнала ее, она спросила: “Превосходящий сэр, не потому ли это, что мы все привыкли к нашим собственным языкам, а не к вашим, так что наша родная грамматика сохраняется, даже когда мы используем ваш словарь?”
“Я думаю, вы вполне можете быть правы”, - ответил Шпаака. “Раса провела некоторое исследование грамматических основ, работа, вызванная нашими завоеваниями работевов и Халлесси. Наш постоянный опыт работы с множеством языков здесь, на Тосев-3, ясно показывает, что потребуются дополнительные исследования ”. Его глазные турели еще раз осмотрели класс. “Есть еще вопросы или комментарии? Нет? Очень хорошо: я начинаю”.
Он читал лекцию так, как будто его студенты-люди были мужчинами и женщинами Расы, ничего не разбавляя, совсем не замедляя темп. Тем, кто не мог выдержать такого темпа, пришлось покинуть медицинский колледж и продолжить обучение, если они хотели его получить, в обычном человеческом университете. Реувен лихорадочно строчил. Ему повезло в том, что он уже знал иврит, английский, идиш и кусочки польского языка детства, прежде чем заняться языком Расы; после четырех языков добавить пятый было не так уж плохо. Студентам, которые говорили только на своем родном языке до того, как заняться языком Расы, скорее всего, пришлось нелегко.
После лекции - лаборатория. После лаборатории - еще лекция. После этого - еще лабораторная работа, теперь сосредоточенная на синтезе и подавлении ферментов, а не на генетическом анализе. К концу дня Рувим чувствовал себя так, словно его мозг был губкой, пропитанной до предела. К завтрашнему утру он должен быть готов впитать в себя столько же снова.
Ломая руку, когда убирал ручку обратно в футляр, он спросил Джейн: “Не хотела бы ты прийти ко мне сегодня вечером на ужин?”
Она склонила голову набок, размышляя. “Это наверняка будет лучше, чем еда в общежитии - хотя стряпня твоей матери заслуживает чего-то более приятного, чем то, что о ней сказано”, - ответила она. “Твой отец всегда интересный, а твои сестры милые...”
Рувим думал о близнецах как о непреодолимых - ну, иногда смягчаемых - неприятностях. “А как насчет меня?” жалобно спросил он - она упомянула всех остальных в доме Русси.
“О, ты”. Ее голубые глаза блеснули. “Полагаю, я все равно приду”. Она рассмеялась над выражением его лица, затем продолжила: “Если беспорядки начнутся снова, я всегда могу поспать на твоем диване”.
“Ты всегда могла бы спать в моей постели”, - предложил он.
Она покачала головой. “Ты не спал в моей, когда провел ту ночь в общежитии, в то время как бои в городе были такими жестокими”. Она не обиделась; она потянулась и взяла его за руку. “Давай. Пошли. Я проголодался, стоя здесь и разговаривая”.
Несколько студентов бросали на Реувена ревнивые взгляды, когда они с Джейн выходили из кампуса рука об руку. Рядом с ними он чувствовал себя трехметровым. На самом деле, он был совершенно обычным человеком ростом в один метр семьдесят три сантиметра - в моменты рассеянности он думал о нем как о пяти футах восьми, - поэтому, когда они с Джейн смотрели друг другу в глаза, они делали это на равных. Трое или четверо арабских мужчин заулюлюкали, когда увидели Джейн. Они одобряли крупных блондинок. Она не обращала на них внимания, что срабатывало лучше, чем указывать им, куда идти и как туда добраться. Это только ободрило их.
“Я привел Джейн домой ужинать”, - крикнул Рувим на идише, войдя внутрь.
“Все в порядке", - ответила его мать из кухни на том же языке. “Всего будет вдоволь”. Ривка Русси, был убежден Реувен, могла накормить армию вторжения, если бы та предупредила ее за пятнадцать минут.
Его сестры вышли и поприветствовали Джейн на ломаном английском и на языке расы, который они изучали в школе. Джудит и Эстер только вступили в подростковый возраст; рядом со зрелыми формами Джейн они определенно казались незавершенными. Она отвечала им на тех обрывках иврита, которые выучила с тех пор, как приехала в Иерусалим. Реувен улыбнулся про себя. Как и большинство носителей английского языка, она не могла произнести ни одного гортанного звука, чтобы спасти свою жизнь.