— Хочу плавать, — отозвался мальчик.
— Все шуточки, — проворчал Бережной. — Не нам жалеть о высадке на эту планету. Одна банька дорогого стоит.
— То-то у тебя, командир, после «очищения» краснота никак не проходит, — не унимался Вязов.
— Краснота пройдет. Не любопытствуй вздорно! Тебя ведь ни о чем не спрашивают.
— Спрашивать даже у дикарей не принято. Съедят без гарнира.
— Да будьте же достойны тех, с кем мы сейчас увидимся! — возмутилась Надя. Она взяла Никитенка за руку, словно тот готов был сбежать на каравеллу.
— Свиданьице, — усмехнулся Никита. — И опять у памятника.
— Я, признаться, теперь памятников побаиваюсь, — поежилась Надя.
— Он без лошадки, — по-своему утешил ее малыш, который все слышал, все воспринимал.
Его и впрямь тянуло в гавань, где плавали «диковинные птицы со множеством белых-белых крыльев».
— Они всегда белые? — приставал он к матери.
— Как подрастешь, прочитаем с тобой про корабль с алыми парусами.
— А зачем? И я хочу алые паруса! Надя улыбалась.
— А вот дома здесь не алые, а такие же серые и высокие, как у твоих темных мамы с папой, только новые.
— А почему?
— Потому что их недавно и построили люди, все вместе, и живут в них, даже на самом верху. И площадь похожа, только трава не синяя, а обыкновенная, зеленая, как у нас прежде росла… дома.
— А мы пойдем домой?
— Нет, сначала посмотрим памятник и увидим там добрых людей.
— А эти дяди тоже добрые? — указал мальчик на снующих у пристани моряков с повязанными на головах платками. Они искоса поглядывали на чужестранцев в серебристых костюмах, так не похожих на их грубую одежду с широкими поясами.
Но Надю, кроме новизны окружающего, занимали перемены в мальчике, прошедшем вместе с нею «душ очищения». Должно быть, не только на сосудистую систему влияло загадочное излучение.
Еще в пути к острову Солнца Надя заметила резкие перемены в малыше. Он как-то внезапно «повзрослел», если так можно сказать о трехлетнем ребенке. Если раньше он воспринимал Землю, где они будут жить, как обиталище рыбок, птичек и зайчиков, о которых знал лишь по картинкам, то теперь — то ли после всего пережитого в Городе Руин, то ли излучение так повлияло на его детский мозг, — речь его стала меньше напоминать младенческий лепет, а порой он удивлял Надю развернутыми фразами на ее родном языке с придаточными предложениями. И теперь она отлично видела, что, интересуясь кораблями и парусами, он не случайно приставал к дяде Галлею, чтобы тот рассказал про свою Америку: когда и как ее нашли на Земле прежние люди? Словом, мальчик менялся, и, когда в нем вдруг проявлялась недавняя детская наивность и он спрашивал про белые крылышки кораблей или утешал маму, что памятник без лошадки, — Надя радовалась. Ей не хотелось, чтобы с мальчиком произошло чудо и он скачком перемахнул через безоблачное свое детство.
И теперь, крепко держа Никитенка за руку, Надя любовалась вместе с ним жизнью гавани.
А мальчик успел уже ей сказать, что хочет стать моряком. Почему моряком, а не звездонавтом, как папа и все они, прилетевшие сюда из прошлого времени? Мальчика как бы тянуло назад, в еще более раннее время, в эпоху морской романтики, о которой он лишь слушал в звездолете сказки да любовался кораблями на картинках.
В гавани царило оживление, дюжие полуодетые люди несли поклажу на спине или на плечах, разгружая корабль у причала. Очевидно, остров Солнца вел торговлю (или товарообмен) с другими населенными местами планеты. Пахло свежими фруктами, стружками, рыбой и цветами.
Деликатные или равнодушные, а скорее занятые, они с пришельцами не заговаривали.
«Даже странно, — подумала Надя. — Впрочем, кто из них знает наш язык? Один Диофант. Даже сын его, координатор острова, регулирующий здесь все дела, с которым предстоит встреча, не знает языков. Оказывается, он, будучи первым лицом, никем не командует, поскольку считается, что на это каждый имеет право».
Встретиться предстояло почему-то на площади, у памятника, после захода солнца (должно быть, после дневных забот). «Делу время, беседе час!» — подумала Надя.
Звездонавты подошли к монументу несколько раньше назначенного срока, солнце еще не скрылось.
Монумент был весьма своеобразный: в скале, в суровом каземате виднелся изможденный человек с вдохновенным лицом. Он стоял у оконца, как бы обращаясь к тем, кто на воле.
А на воле, как бы отгороженные «преградой времени» в виде прозрачной стены, изваяны были двое бородатых ученых, склоненных над рукописями и словно записывающих услышанные сквозь века слова.