— Ах вот как, Шнайдер-Эденкобен! — сказал Геббельс, не переставая улыбаться.
Больше мы о нем не говорили. И я понял, что наш милый Рихард не в чести у Геббельса и его рейхсфильмкамеры. Ричард обвинял Геббельса в сорванных планах и отвергнутых сценариях. Я не совсем уверен, что во всех этих неудачах виноват был только Геббельс. При всем моем уважении к зятю, я не считал его крупным режиссером.
В конце нашего разговора Геббельс спросил, что я думаю о настроениях в Норвегии. Я ответил, и это была правда, что они плохие и, вероятно, только ухудшатся.
— Но крупные немецкие победы! — воскликнул Геббельс, казалось, он и удивлен и оскорблен одновременно.
— Они ничего не меняют, — ответил я, не пускаясь в подробные объяснения, очевидно, Геббельс из другого источника получал иные сведения.
Я обещал передать привет родителям, и мы расстались.
Я уже писал об этом раньше по тем или иным поводам: Геббельс несомненно обладал харизмой. Его романы с женщинами были широко известны по всей Германии, он мог очаровать кого угодно, когда ему это было нужно. В мирное время он главным образом работал с художниками театра и кино, и те, за малым исключением, не могли устоять перед ним. Что уж говорить о массах, приходивших в восторг от геббельсовского красноречия, в котором был и стиль и пафос. Мама спросила его однажды, уже в середине войны, когда они с отцом посетили его в Берлине, много ли языков он знает.
— Нет, — самоуверенно ответил он. — Мне хватает одного языка.
Фильм, привезенный Геббельсом, оказался страшно затянутым. Я сидел рядом с двумя норвежскими режиссерами, и мы не могли понять, почему Геббельс взял с собой именно этот фильм — ведь он намеревался показать, какие хорошие фильмы может выпускать немецкая кинопромышленность. Позднее мне рассказали историю, кажется Макс Тау, об Иоахиме Готтшальке, игравшем в том фильме, название которого я забыл, главную роль. Он был женат на еврейке, но Геббельс заставил его развестись с женой, и тогда Готтшальк покончил жизнь самоубийством.
Подобных трагедий в Германии происходило все больше, а они были весьма нежелательны, особенно, когда речь шла об известных актерах. Может, Геббельс решил показать этот плохой фильм с Готтшальком в главной роли, чтобы как-то реабилитировать себя?
Во время этого приема в Скаугуме сам хозяин практически не показался простым приглашенным, он поздоровался только с избранными. Тербовен, его гость доктор Геббельс, несколько офицеров и красивых дам к концу приема удалились в отдельную гостиную, которую мы, простые смертные, смутно видели сквозь матовую дверь. Мне в каком-то отношении, можно сказать, повезло. Мюллер-Шельд, державшийся весьма помпезно, но эрудированный и культурный человек из команды Мюллера, представил меня одному офицеру, который поразил меня своим почти цивильным поведением, спокойным и естественным. Лет ему было около шестидесяти. Форма на нем была темная; но отличалась от других. Это был генерал-адмирал Боэм, начальник немецких военно-морских сил в Норвегии.
И я опять, как часто бывало во время оккупации, столкнулся с навязчивым дружелюбием немцев, как гражданских, так и военных, тогда как со стороны своих соотечественников я встречал только враждебность. Нужно быть необыкновенно толстокожим, чтобы хоть немного не поддаться такому отношению.
Разумеется, он тоже сообщил, как высоко он ценит творчество моего отца, но тон у него был не типичный для немцев. От него я не услышал обкатанных клише доктора Геббельса или восторгов прочих немцев по поводу симпатий отца к новой Германии, только о том, какое впечатление произвели на него в юности «Пан» и «Виктория».
Я сидел и изучал лицо этого офицера, гладко выбритое, без этих «Schmissen» — шрамов после обязательных дуэлей в студенческие годы, которыми щеголяли многие. Во время нашего разговора я пытался понять, был ли он на борту потопленного нами «Блюхера», но спросить не решился. Если был, то, вероятно, встретил мою мать, когда они плыли к берегу. Ему я об этом ничего не сказал.
К сожалению, наш разговор был коротким, гости начали расходиться. Больше я его никогда не видел. Но несколько лет спустя после войны в письме к отцу он передал мне привет. Он только что прочитал «На заросших тропинках». Думаю, что он так и остался адмиралом.
Я уже говорил, что в 1940 году я издал маленькую биографию отца на немецком языке. Расширенное и переработанное издание вышло позже в Норвегии и в других странах.