Я пробыл в Илебу пять месяцев, и лично у меня особых трудностей не возникало. Я не считал трудностями то, что сердитые «бутерброды» сначала реагировали на мою известную фамилию, посылая меня каждое утро на охрану ворот, где мне приходилось стоять несколько часов, уткнувшись носом в стену. Или же поручали чистить уборные охранников.
В конце концов мне показалось несправедливым, что такое внимание оказывалось только мне среди всех, кого недолюбливали шведские полицейские. И потому однажды я потребовал встречи с начальником тюрьмы, Ховиндом, который, принимая во внимание обстоятельства, оказался вполне приличным человеком. Он сказал, что учился в Стабекке в гимназии вместе с моим братом, который воевал на Восточном фронте, я воздержался от комментариев. Ховинд счел мое требование о прекращении особых наказаний резонным, и все окончилось благополучно. Больше меня на охрану ворот не посылали. Я по опыту знаю, что легче всего договориться с человеком лично, а не по телефону или через письма.
И тем не менее в тюрьме происходили и возмутительные случаи, в том числе и со мной. Я расскажу об одном из них. Как-то поздним вечером меня и еще одного заключенного увели из барака в проходную у ворот. Потом туда пришли еще несколько заключенных, всего нас собралось человек восемь или десять. После переклички нас выстроили шеренгой и под конвоем повели через ворота в густой лес. Было страшновато, нам не сказали, куда нас ведут. Вальтер, идущий впереди, повернул ко мне бледное лицо:
— Нас расстреляют! — сказал он.
— Глупости! — возразил я. — Никто нас не расстреляет!
— Молчать! — крикнул один из конвоиров.
Вальтер был человек нервный, склонный все драматизировать. Я не сомневаюсь, что он испугался, считая, что конец близок.
В лесу между высокими елями вокруг разрытой глубокой могилы стояли полицейские и фотокорреспонденты. К нам подошел полицейский в желтой фуражке и в форме, он вежливо представился полицейским уполномоченным Нурдтёмме и сказал, что нас привели сюда, чтобы выкопать несколько трупов, скорее всего это русские военнопленные, которых расстреляли немцы.
Внизу в яме лежали большие камни, под ними — слой земли. Нам было приказано достать из могилы камни, но там мог поместиться только один человек.
Какой-то заключённый тут же сделал шаг вперед. Его привели из камеры для особо опасных преступников, и я заметил, что охранник не отступал от него ни на шаг. Это был сильный молодой парень, широкоплечий и приземистый. Он спрыгнул в могилу, и тяжелые круглые камни мигом оказались наверху. Потом ему дали лопату, и он откопал, насколько нам было видно, несколько покойников, одетых, с повязками на глазах.
Больше уже никто ничего копать не стал. Думаю, трупы должны были увезти на полицейской машине или в машине «скорой помощи», а потом идентифицировать и похоронить в освященной земле. Мы отправились обратно. На этот раз тот парень шел передо мной, грузный, широкоплечий и немного сутулый.
На другой день при ярком солнце на плацу для переклички были выставлены трупы в гробах. Их было два, повязки с глаз были сняты. Нам, как и накануне, не без умысла, было предъявлено свидетельство зверства немцев, кроме того, вокруг гробов был выставлен караул. Нас держали там долго, сладковатый трупный запах распространился по всему плацу. С нами стоял и тот особо опасный преступник. Я знаю его имя, он оказался палачом из Кристиансанна и пытал людей. Вскоре ему был вынесен смертный приговор, и он был тоже расстрелян.
Насколько помню, за то время, что я был в Илебу, у нас случился только один пожар, и он был быстро потушен. Но мы продолжали тренироваться, это была наша работа, мы раскатывали шланг и и бегали по кругу за маленькой пожарной машиной. Сама по себе работа в пожарной охране была не тяжелой, но угнетала психологически. У нас было много времени и возможностей обсуждать слухи, дела отдельных заключенных, мы читали газеты, которые нам проносил кто-нибудь из защитников. Кое у кого дела были серьезные, и они падали духом, когда кому-то со схожим случаем выносили приговор, а вначале сроки давались очень большие. Не хочу называть никого из тех девятнадцати человек, которые жили со мной в одном бараке, хотя многие из них сегодня, наверное, не имели бы ничего против этого. Как я понимаю, среди нас не было бесчестных откровенных предателей. Лишь несколько моих друзей с довоенных и военных времен. Сейчас их уже нет в живых. Но были там и очень молодые люди, надеюсь, они еще живы и, может быть, прочтут эти строки.