Звонила фру Страй… Она сказала, что продано три тысячи экземпляров собрания Гамсуна и что Григ крайне разочарован. А чего он ждал? Зачем ему понадобилось убивать Кнута Гамсуна? Даже всемогущему Григу нелегко снова оживить эти „останки“!»
Мы с Арилдом дружили с писательницей Рагнхильд Фёрнли{135}, эта дружба выстояла даже в самые суровые времена. Я часто советовался с нею и во время оккупации и после. И она и ее сыновья участвовали в движении Сопротивления.
Я приведу отрывок из письма, которое ей написала мама. Рагнхильд Фёрнли показала его мне, она была в полном отчаянии:
«19.1.1956.
…Спорить о политике совершенно бесполезно. Ведь я, начиная с 1945 года, почти не имела возможности познакомиться с точкой зрения Ваших единомышленников на эти вещи. Тогда как Вы, конечно, никогда не читали ничего нашего. Во-первых, потому что пресса была унифицирована. Но также и потому, что в наших рядах не было ни одного крупного литератора, который мог бы представить точку зрения проигравших. Если бы у нас в эти годы был молодой Кнут Гамсун, я думаю, многое выглядело бы иначе… Мне кажется, Хуль прав, бесполезно сейчас выдвигать на первый план дело Гамсуна. Во всяком случае, пока жив ныне правящий король. С его стороны было бы слишком благородно после возвращения в Норвегию использовать свое влияние на благо добра и любви к человеку. У него была такая возможность, ему были даны многие полномочия, но даже он на первое место поставил месть».
Приговор Верховного суда по делу Кнута Гамсуна, предполагалось опубликовать в Голландии, приурочив это к изданию его книг. Потом от этого отказались, но мама пишет:
«31.10.1956.
Я буду решительно протестовать против этого. Должен же быть предел моему терпению! Там черным по белому написано, что жена и дети (в данном случае Эллинор, она одна жила дома) отказывались сообщать ему правду, которую передавали по радио. Впрочем, ты все это знаешь. То, что говорят про меня в связи с Кнутом Гамсуном, — это бессовестная ложь. Он сам не желал слушать, когда я хотела что-нибудь рассказать ему. Он предупреждающе поднимал руку и говорил, что для него „это разрушит то, что в газетах“. Когда я несколько раз пыталась рассказать ему, что передает шведское радио, он страшно сердился и обвинял меня в том, что я слушаю Англию».
«12.12.1956.
Каждый день Брит встает в половине седьмого утра, топит все печи, занимается детьми, готовит завтрак на всех. Потом целый день ходит по дому, готовит, стирает, штопает и гладит — короче говоря, она стала незаменимой. Арилд ходит мрачнее тучи, он очень угнетен нашим положением».
У нее было много огорчений. Материальные, наверное, особенно ее угнетали. Среди множества попыток вывести Нёрхолм из критического положения было решено открыть в усадьбе музей Гамсуна и пускать посетителей за умеренную плату.
В течение двадцати пяти лет Нёрхолм вместе с Хижиной Писателя каждое лето был желанным местом паломничества, потому что за эти трудные годы люди не потеряли интереса к Гамсуну и его творчеству и охотно посещали музей. Если меня не было в Сёрвике или Нёрхолме, мне регулярно присылали отчеты. В начале, когда решение было только принято, мама еще колебалась:
«1.2.1957.
С тяжелым сердцем я впускаю сюда и Бога и кого бы то ни было. Все это никак не соответствует папиному желанию. Но его желанию не соответствовал бы и наш отъезд из Нёрхолма, который находится в страшном запустении, хотя и надеюсь, что мы сможем спасти его для потомков…»
«8.7.1957.
Анне Мария приехала очень довольная и тут же принялась всем все показывать. Она умеет рассказать и про гостиные и про Хижину Писателя и потом помогает всюду, где требуется ее помощь. Она такая добрая, такая хорошенькая и всем нравится…»
«1.11.1957.
…Как видишь, этот лектор Стурстейн продолжает регулярно поносить меня. Я тут же позвонила Сигрид, чтобы узнать подробности. Собрание состоялось в „Фритт Форуме“… Странно, что этому полусумасшедшему алкоголику позволяют травить меня, как только его выпускают из клиники. Разве у нас нет закона, защищающего покой и неприкосновенность частной жизни? Ведь он нападает не на мои политические или всякие другие взгляды. Его интересуют только мои супружеские отношения. Неужели никто не может защитить меня от него? Как видишь, там присутствовал и Визенер. Сигрид Страй сказала, что он долго выступал в мою защиту, — за что я ему страшно благодарна, он единственный в этом сборище имеет хотя бы слабое представление обо мне, как о человеке. Не можешь ли ты заглянуть к В. и узнать, как долго этому безумцу будет позволено продолжать?.. Все лето он, пьяный, болтался в Гримстаде и собирался исследовать Гамсуна при поддержке Нансеновского фонда. Показаться нам на глаза он не смеет. И, конечно, сам был изрядно подавлен сложившимся положением, если верить персоналу отеля…»