Эсбен, сын Арилда и Брит, погиб в автомобильной катастрофе 20 января 1964 года. Ни бабушка, ни родители так и не смогли оправиться после его смерти. Он должен был получить в наследство Нёрхолм, был добрый и всегда старался помочь. Эсбен только что закончил Сельскохозяйственную школу в Холте, и когда произошло несчастье, собирался на военную службу.
«9.2.1964.
Арилд сидит у телевизора вместе со всеми, но часто, пользуясь темнотой, плачет. Мне кажется, что Эсбен еще здесь, с нами, я как будто чувствую, что он ходит по двору и слежу за ним глазами. Потом думаю: что он подумал бы о нас, если бы увидел, как мы сидим у телевизора и даже не разговариваем о нем?..»
«12.3.1964.
…Сердечное спасибо тебе за письмо от Инге, ты такой добрый — посылаешь мне все, что может поддержать меня! Судя по письму, она уже преодолела кризис переходного возраста. Надеюсь и верю, что и тебе тоже будущее твоего искусства покажется теперь светлее. Сесилия писала: он должен стать одним из великих. Она продолжает заниматься живописью, у бедняжки Ии была такая трагическая жизнь, но надеюсь, что Микаэль обеспечит ей теперь более спокойное существование. Однако все упирается в деньги…
Только что звонил Юлиус Хоуген. Он хочет, чтобы телевидение приехало к нам не позднее июня. Если я к тому времени буду в состоянии принять в этом участие… Интересно, платят ли за такое участие в передаче? Получил ли что-нибудь Монрад Йохансен или должен был сам заплатить?»
«4.8.1964.
Вы уехали, и я даже не смогла как следует попрощаться с детьми, которых, быть может, уже больше никогда не увижу. Мне их всех так не хватает, особенно малышей. Здесь все уже взрослые. Передайте привет Тургейру, он такой добрый и умный. Регина не нуждается ни в каких приветах, она меня не помнит. Никак не могу заставить себя выровнять следы Тургейра на длинной клумбе, через которую он хотел перепрыгнуть… Мы, как обычно, подняли флаг — единственный раз в году. Сгнивший флагшток выдержал еще раз… Заходил Тведт, милый, как всегда, говорил, что собирается в „Аскехауг“…»
В последние два года жизни мама иногда посылала в газету «Моргенбладет» статьи под названием: «Письма из моей норы», которые она писала у себя наверху, где были написаны также ее детские книги, стихи и обе книги воспоминаний. Письма были встречены доброжелательно, написаны они были блестяще, иногда даже с юмором. Но они не всегда позволяли почувствовать горе и грусть, которые не оставляли маму после смерти Эсбена. Мне она пишет на день рождения:
«4.3.1966.
Лежу и думаю о прошлом, и мне кажется, что я совсем недавно увидела тебя в первый раз. А теперь ты тоже уже немолод и, по-моему, начинаешь размышлять, куда девается день за днем. Ты испытал много неприятностей в жизни, но все-таки держался достойно, так, по крайней мере, казалось со стороны. А потому я желаю, чтобы никакие катастрофы и несчастья не коснулись тебя и твоих близких в будущем и чтобы ты всегда встречал жизненные трудности не теряя самообладания.
Следующие два года я продолжал получать от нее письма, но рассказ о ней мне хочется закончить именно этим письмом.
Она верно рисует свое душевное состояние, когда ей просто не хватало сил встретить конец с той детской верой, которая была у нее когда-то. Ее ясный ум то и дело возвращался к тому, что она теперь воспринимала как одну из загадок творения Господня — рождения, жизни, смерти и вечности, в которой тебя уже не будет. Мало утешительного.
Сейчас, когда я пишу это, прошло двадцать лет с тех пор, как она умерла. Она умерла ночью во сне 4 августа 1969 года. С нею никого не было, она не чувствовала себя больной. В тот день, бывший также и сто десятым днем рождения отца, ей подали в кровать чай с бутербродами, и Марианне с Тургейром и Региной принесли ей букет полевых цветов, сам же я в это время еще летел в самолете, возвращаясь после гамсуновских чтений в Хамарёе…
Наутро Арилд пришел к нам, пожал всем руки, и мы все поняли…
Но сегодня я знаю больше о последнем годе ее жизни. Знаю, что она обрела покой и нашла утешение в частых разговорах с нашим близким другом, приходским пастором в Гримстаде Карлом Торпом. Она любила этого пастора, у которого много лет был приход в Хамарёе. А потому их разговоры велись в свете воспоминаний, и они находили общие точки зрения и общие толкования, когда он читал ей Библию. И Торп был доволен. Он произнес надгробное слово над ее могилой, и никто не покинул этого мира с более сердечным напутствием на будущее, чем моя мать.