В старом картофельном погребе под главным зданием Нёрхолма я увидел знакомые записи: имена и даты начала XX века, написанные карандашом на внутренней стороне двери и дверного косяка. Я обратил на них внимание еще в детстве и часто думал, что тоже мог бы начертать здесь свое имя для потомков! Но у меня вечно не оказывалось с собой карандаша, и потому из моей затеи ничего не вышло. Сегодня мне по-прежнему неизвестны эти имена, хотя даты не такие уж и старые и я мог бы знать людей, которые работали в этом темном погребе.
Но вот я нашел имя, почти уничтоженное плесенью и сыростью — Эдвин. Фамилия отсутствовала. Кто был этот Эдвин?..
Должно быть, это тот, кто когда-то владел соседней с нами усадьбой, она называлась Малой — Лиллеёйгарн в противоположность Большой — Стуреёйгарн, находившейся далеко от нас. Эдвин был худощавый, добрый и симпатичный человек, его дети были наши с Арилдом ровесники. Я часто играл с его старшим сыном и однажды стал свидетелем небольшой драмы, которая на некоторое время взволновала всех в нашем приходе.
Трудно поверить, что тот Эдвин, какого я помню, оказался героем столь драматического события. О его прошлом мне ничего неизвестно, он был вполне здоровый и уравновешенный человек, но я хорошо запомнил первое замеченное мною проявление чего-то нездорового. Однажды мы мирно разговаривали с его сыном. Неожиданно он выбежал из дровяного сарая и плеснул мне в лицо из ведра грязную воду. После чего громко захохотал, он просто весь трясся от смеха. Я не знал, как мне отнестись к этому неожиданному нападению и, разозлившись от обиды, побежал домой. Он кричал мне вслед: «Беги, беги, ябедничай!»
Странно устроен мир, всего за несколько дней до этого он спросил меня:
— Куда ты хочешь, на небеса или на вишню? — Рядом стояла вишня, усыпанная зрелыми плодами, и я, разумеется выбрал ее.
Дело было осенью, листья на вишнях Эдвина покраснели, и ягоды были уже собраны. И вот однажды к нам в Нёрхолм прибежала его жена Ракель. Она держала на руках младшую девочку, которой было всего несколько месяцев, и тяжело дышала.
Эта картина так и стоит у меня перед глазами, словно все это случилось вчера. Жена Эдвина позвала маму, пока она рассказывала, что произошло, ее усадили на стул. Ей удалось спасти ребенка, Эдвин уже положил девочку на колоду для рубки дров, топор был у него наготове. Мы с мамой тут же бросились к дому наших управляющих — это были двое датчан, Боргбьерг и Сёренсен, они как раз собирались обедать, но вместе с нами побежали к Эдвину, впереди датчане, а за ними — я, дрожа от страха и в то же время сгорая от любопытства. Хозяйство Эдвина находилось в нескольких сотнях метрах от нас. Ракель с дочкой осталась у нас дома.
Эдвин увидел, что мы бежим к нему. Он припустил по дороге, вниз по склону, к озеру.
— Живым я вам не дамся! — кричал он, вбегая в воду. Сперва он бежал, потом пошел тише, вода была холодная. Наконец он остановился. Там датчане его схватили и вывели на берег.
Было нечто комичное в том, что трагическую попытку самоубийства остановила холодная вода. Эдвина связали и в тот же день отправили в больницу в Эг.
Родители часто обсуждали случившееся. Что это было? Помутнение рассудка на почве религии? Уподобление Аврааму, принесшему в жертву сына? Все могло закончиться кровавой трагедией. В те дни Эйде переживал период религиозного пробуждения, но в общем люди были спокойны, сдержанны и исповедовали свою веру, не позволяя себе ничего лишнего.
Однако эта история имела, тем не менее, счастливый конец. Я сам при том не присутствовал, потому что меня не было в Нёрхолме, но слышал о нем от других. Эдвин поправился, уехал в Америку, там он попал в небольшую аварию, получил страховку и вернулся обратно в свою усадьбу.
С ранних лет я помню, как усиливалась глухота отца. Это было мучительно и для него и для нас. И все-таки он охотно разговаривал и с нами и со взрослыми обо всем, что происходило в нашей жизни. Со мной он был откровенен и всегда старался помочь. Я уже писал об этом раньше и хочу повторить еще раз, потому что мне это кажется важным: в детстве я всегда чувствовал защиту и руководство отца, часто соперничавшие с мамиными. Он очень любил, чтобы со своими вопросами мы к первому обращались к нему. Сердечную откровенность, которую он, как ему казалось, не всегда находил у мамы, он пытался найти у нас, у детей. И, стыдно сказать, мы нередко пользовались этой его «слабостью». Дети не хуже взрослых умеют добиваться того, что им нужно. К тому же это доставляло ему удовольствие…