Все это было трагично и неприятно. Улаф Булль! Мне было восемнадцать лет, я читал его стихи, посвященные отцу, читал его «Эльвиру»{57} и другие произведения, которые по молодости плохо понимал. Я испытывал к нему безграничное почтение и не смел поднять глаз. Улаф отпрянул и глухо произнес:
— Я только хотел с тобой поздороваться.
И ушел, не прибавив больше ни слова.
Мы с Арилдом стерпели бы, если бы крупнейшему норвежскому лирику предложили сесть за наш столик. До сих пор я сожалею, что все так вышло, для нас с Арилдом это была невосполнимая потеря. Да, Булль был типично богемный художник, он жил взахлеб, не жалея себя. Но зато какой художник!
А вот отец терпеть не мог такой бесцеремонности, он был совершенно выбит из колеи появлением Булля и не знал как себя вести.
В двухтомнике Франса Лассона «Улаф Булль. Письма о жизни поэта»{58} я нашел сегодня одно письмо от 1924 года. Очевидно, Булль просил отца замолвить за него словечко, ибо вечно нуждался в деньгах. Не первый раз отец помогал своему коллеге и не последний, но тут он поставил условие:
Ты не получишь ни эре, прикрываясь моим именем, да и вообще тебе не надо никому объяснять, кто ты и каковы твои заслуги. Ты должен был внять моему прошлогоднему совету и поселиться в каком-нибудь укромном месте, когда ты был на Севере, и там закончить работу. Вот тогда я бы помог тебе и сделал бы это с большой радостью. Ты слишком любишь городскую жизнь, а это мешает тебе работать.
Как только я получу твою книгу, я в тот же день вышлю тебе тысячу крон. Я ведь совсем не такой богач, как пишут в газетах, усадьба — не деньги, я плачу огромные налоги, хотя ежегодно теряю тысячи, поддерживая ее. Присылай свою книгу!
Добрый совет Кнута Гамсуна человеку с таким характером — это как об стену горох, и вообще наивно было думать, что Булль им воспользуется. Однако сборник Булля «Звезды»{59} все-таки вышел после восьмилетнего перерыва, и отец тут же выполнил свое обещание. Откуда я это знаю? Никаких письменных доказательств тому не существует. Отец не любил, чтобы его благодарили за помощь, говорить об этом тоже не полагалось. Но я уверен в этом, потому что знаю своего отца.
Насколько мне известно, мама никогда не встречалась с Улафом Буллем, но была знакома с актрисой Трине Глёэрсен, бывшей за ним замужем и, следовательно, — очень несчастной. При всем уважении и восхищении его талантом, мама испытала облегчение, узнав, что Булль, собиравшийся в Нёрхолм вместе с нашим общим другом Хенриком Люндом, не сможет приехать. В данном случае Люнд был на стороне мамы, в присутствии Булля он едва ли мог бы писать портреты. А Люнд был помешан на работе, как никто другой.
Словом, я видел Улафа Булля только в тот раз в «Зеркале». Но разговоров о нем всегда было много и между моими родителями и позже в кругу моих новых знакомых. Его репутация не изменилась. Харалд Григ при мне рассказал отцу об огромных счетах Улафа Булля, присылаемых в издательство из отелей и ресторанов. Всегда холодный и уравновешенный Григ не мог сдержать своего гнева:
— И вечно этот Булль заказывает самые лучшие и дорогие вина!
Да, Улаф Булль при всех своих невзгодах оставался барином — grand seigneur. На одной записке, сочиненной во времена запрета на спиртное, написано: «Я никуда не пойду, если мне не дадут виски». Я понимал отца, хотя он никогда не говорил, что он тоже принимал участие в акциях по спасению Улафа Булля, которые время от времени предпринимались, когда положение его было особенно тяжелым, и отец очень огорчился, узнав о его смерти.
Улаф Булль продержался до сорока девяти лет.
Во второй главе я упомянул летний домик в Сёрвике, где мы с женой проводим значительную часть года. И так как я пишу не только о прошлом, Сёрвика тоже попадет в мой рассказ. Это прочно связано с моим детством и моими воспоминаниями.
Дом был построен в несколько этапов, постепенно, после войны. Участок на берегу залива Нёрхолмскилен мне отдал Арилд, когда стал владельцем Нёрхолма.
Первый раз мы с Марианне взялись за лопаты летом 1958 года, вернее, сначала она, потом я. Тогда я собрал немного денег, чтобы сделать фундамент. И лишь спустя целый год у меня появилась возможность продолжить строительство. Наконец был возведен деревянный каркас, покрыта крыша, вырыта канава для водопровода и сточной воды, а еще через несколько лет мы сделали к дому пристройку и столовую, — все это под руководством нашего друга Магнуса Биркеланда. Он опытнейший ремесленник и умелец старой школы, его работа бывает прочна и красива до последнего гвоздя. По необходимости он берет на себя обязанности и водопроводчика и электрика. Никто не помышлял о других помощниках, пока нам не потребовалось построить две мастерских — одну для Марианне, другую для меня. Тут мне пришлось обратиться к не менее опытному человеку и строителю — Антону Эдегорду. Его имя я называю потому, что он был сыном моего старого школьного товарища из Вогснеса. Как много всего возвращается и связывает наши воспоминания воедино.