Обе были любимицами отца. Если мама не могла исполнить их прихоти, будь то поход в кино или какое-нибудь другое развлечение, они писали «письмо» отцу и подписывались так: Троллята. И дело, как правило, решалось в их пользу. Отец редко мог отказать своим троллятам, особенно, если «письмо» было забавным, а на это Эллинор была большая мастерица.
Сестры рано стали самостоятельными, к маминому огорчению и страху. Мы нарушали покой, необходимый отцу для работы, а он был важнее маминого страха. Чем старше становились дети, тем более сложными становились вопросы, которые отцу приходилось решать ежедневно. Мы выросли, и с помощью его советов и поддержки в письмах могли жить уже почти самостоятельно.
Девочек отправили в монастырские школы в Германии и во Франции, а потом Эллинор училась в театральной школе в Берлине, Сесилия же предпочла Академию искусств в Копенгагене.
Теперь их обеих уже нет в живых, из нас четверых остался только я. Последний из детей из Лангерюда, о которых писала мама и которые так и не оправдали ее ожиданий.
Я повторюсь. Я пишу не семейную хронику. Этого я не умею и не хочу. Пресса и биографы достаточно покопались в жизни и судьбе моих сестер. Я сделал бы это иначе, но мои сестры нисколько не интереснее других людей, просто им на долю выпало оказаться дочерьми Марии и Кнута Гамсунов, невинными, далекими от политики жертвами бестактности и любопытства. К счастью, они умели постоять за себя.
И все-таки мне хочется написать еще об одном «семейном деле», потому что не так давно оно удостоилось места на первых полосах газет. Такие газетные заголовки не забываются!
Мне вспоминается одна пожилая дама, с которой я встретился в Осло тридцать пять лет назад, вскоре после смерти отца. Мы выпили по бокалу вина в «Блуме», это была наша первая и предпоследняя встреча — дама была моей единокровной сестрой Викторией, дочерью отца от первого брака.
После многолетней распри с отцом она уже давно безвыездно жила со своей семьей во Франции. Я никогда не спрашивал его о деталях, мы и так примерно представляли себе, из-за чего шла борьба. Но когда мы однажды сидели в «Зеркале», Эли Крог, женщина простодушная и прямолинейная, спросила отца — ее муж Хельге Крог{60} тоже присутствовал при этом, — почему отец поссорился со старшей дочерью.
— Потому что она вышла замуж за человека более низкого происхождения! — к ее удивлению ответил он.
Возможно ли это, спросят меня, неужели в наше время это имеет значение? Ведь между сословиями больше нет различий? В самой натуре отца, во всем его творчестве этих различий нет. Ибо что такое сословие? Не столько происхождение, сколько характер.
В этом сложно разобраться, и я, безусловно, не могу относиться к этому, как он. Он любил Викторию. Когда она была маленькой, он связывал с ней большие надежды, и как только она стала юной девушкой, он просил посла Норвегии в Париже, Веделя Ярлсберга, помочь его дочери за границей, где она должна была получить блестящее образование и обзавестись знакомствами с нужными людьми. А она взяла и вышла замуж. Очевидно, по любви, но все-таки за «человека более низкого происхождения». Его разочарованию не было границ. Посторонние люди хотели вмешаться и быть посредниками. Я помню обмен резкими письмами и разрыв отца с Бьярне Огордом, консулом в Ларвике, человеком в ту пору известным и уважаемым.
Но порядочность прежде всего! Отец произвел раздел имущества, и Виктория получила щедрую долю, ее материальное положение со временем стало еще лучше. Все условия договора действовали, пока она была жива, а сегодня ими пользуются ее наследники.
В сущности, я не виноват, что обстоятельства скорее препятствовали близкому знакомству с моей единокровной сестрой, не виновата в этом и она. Мы с ней дружески беседовали, и тем не менее были совершенно чужие друг другу во время нашей первой встречи в «Блуме». Я изучал лицо Виктории и не обнаружил никакого бросающегося в глаза сходства с отцом, но она была такая же высокая и стройная, как он. Может быть, она была похожа на свою мать, ее я никогда не видел.
В свой последний приезд в Норвегию Виктория была уже старая и больная, и моя встреча с ней и ее личная трагедия — это уже наше семейное дело. Однако сын того консула в Ларвике сумел получить премию в тысячу крон от газеты «Вердене Ганг» за сомнительные сведения об «отвергнутой дочери Кнута Гамсуна».
Ее никак нельзя было назвать отвергнутой, с самого рождения она была желанным ребенком, а в последние годы жизни отец окончательно помирился с ней.