На Рождество 1981 года я получил из «Гюлдендала» книгу{77}, где было сорок шесть писем от Нурдала Грига к Нильсу Ли с предисловием Брикта Йенсена. Резкие, часто насмешливые, а некоторые даже оскорбительные высказывания о коллегах перемежались рассказом о личных трудностях. Все письма были весьма откровенны и свидетельствовали о долгой дружбе с Нильсом Ли.
В этом сборнике я нашел письмо, написанное осенью 1930 года, как раз в то время, когда он приезжал к нам в Нёрхолм, и которое он, очевидно, послал Ли вскоре после этого визита. Содержание этого письма удивило меня:
«…Да, так как тебе нравится Гамсун? Я написал Харалду, что у меня создалось впечатление, будто писатель, обладающий таким точным взглядом и ясностью ума, на всякий случай еще раз переписал „Скитальцев“, я никогда не читал более ехидной и равнодушной книги, чем „Август“. Но восторг единодушен: „она похожа на плаванье по сверкающему утреннему морю под высокими звездами“. Слышал ли ты когда-нибудь что-либо подобное?
И это Гамсун, душа которого всегда была готова к тигриному прыжку, теперь это рутина — консервы из тигра. Черт подери, нужно было бы открыто высказать свое мнение об этом убожестве!»
Так почему же он не высказался? Конечно, можно открыто и законно считать такую книгу, как «Август», «ехидной и равнодушной». Но тогда Нурдал Григ не должен был со свойственным ему преувеличенным восторгом расхваливать ее, вторя своему брату, который тоже присутствовал при этой встрече, и тут же писать Нильсу Ли совершенно противоположное. Меня это мало тронуло, просто я лишний раз убедился, что понятие о порядочности весьма растяжимо у тех, у кого этого меньше всего ожидаешь — у идеалистов.
Поэт Арнулф Эверланн был куда честнее. Он не сидел в Нёрхолме, расхваливая до небес Гамсуна и его произведение. Однажды летом, когда отец работал в Эгерсунне, мама собрала гостей на чашку кофе. Приехала ее старая подруга еще с театральных времен в Христиании. Художник Пер Дебериц, пианист Даниель Лёвдал и поэт Арнульф Эверланн со своей тогдашней женой Хильдур, певицей. Все они отдыхали в Гримстаде.
Возможно, что отец тоже присутствовал на этом вечере, но уверенности в этом у меня нет. Я вышел прогуляться с Эверланном по саду, ему хотелось посмотреть наши цветочные клумбы, тщательно нами прополотые и вскопанные к приезду гостей. Очень дружески он спросил меня, чем я намерен заняться после того, как сдам экзамен артиум{78}. Я так боялся сказать ему, что хочу стать художником — он в свое время тоже пытался заниматься живописью, — что ответил, будто собираюсь заняться медициной, стать врачом. Он счел мой выбор разумным.
Эверланн оказался поистине душой компании. Его жена пела, ей аккомпанировал Лёвдал, а его сольный номер был встречен с восторгом.
— Ты здорово это играешь, очень здорово! — воскликнул Эверланн. Помню, что ему, как ни странно, понравился Вагнер.
Мамино угощение было весьма скромное. Аппетитные бутерброды, пирожные, кофе и ликер. Виски не было. Она извинилась, сказав, что это все, что есть у нее дома, и огорченно взглянула на Эверланна.
— О да! — он ядовито улыбнулся. — Но думаю, у Гамсуна в погребе припрятано кое-что и получше!
Мама растерялась, тем более, что это была неправда. Однако в словах Эверланна не было никакого злого умысла или нахальства. Так уж было принято у этих радикалов, для которых главное — поставить буржуазию на место.
Отца прооперировали в больнице в Эурдале по поводу простаты, и он прислал мне два письма. А я в то время только начал свое недолгое обучение в гимназии в Осло и тоже попал в больницу в связи с удалением миндалин.
«Почтовый штемпель: 29/9.30.
Воскресенье. Ночь.
Дорогой Туре, ты молодец, что прислал мне такое длинное письмо, спасибо тебе. Мне интересно все, что с тобой происходит.
Но твое последнее — маленькое — письмо меня огорчило. Неужели ты не понял, что я просто забыл послать тебе деньги на школу, что я ни в коей мере не хотел тебя обмануть? Ведь я лежу с разрезанным животом — в ране трубка, направленная в ведерко, — и не могу пошевелиться. Я послал человека в контору позвонить оттуда маме и узнать, найдется ли у нее сто семьдесят крон для тебя и сто восемьдесят для Арилда. Она ответила, что найдется. И я забыл об этом, и мама тоже забыла.