Трюгве Тветерос был среднего роста, голубоглазый блондин, лет тридцати, выражение лица у него часто бывало отсутствующим. Мы беседовали об искусстве, о спорте и говорили по-немецки с Прешелем. В спорте нас обоих больше всего интересовал бег и, соответственно, лучшие бегуны того времени.
— Я бы мог сделать из тебя хорошего спортсмена, у тебя такие длинные ноги, — сказал он однажды, когда я убежал от него на Гран Корниш, откуда с высоты можно было увидеть даже Италию. Так-так, подумал я, он считает, что это мое, как и живопись, но не латынь.
Однако главным образом мы нещадно спорили об искусстве, он собирался бросить филологию и заняться историей искусства. От него я впервые узнал о Сезанне и о еще живых в то время художниках Матиссе, Дерене и Пикассо, тогда же я купил первые альбомы по искусству, маленькие и дешевые.
Почти ежедневно мы общались с любимцем всего отеля Лео Прешелем. Он обладал легким австрийским обаянием и богемным легкомыслием, которым отличались многие знакомые мне венцы. Вопреки своей натуре, он вынужден был довольствоваться грустными воспоминаниями о веселой молодости в Вене, ибо теперь ему приходилось быть более экономным. Во время первой мировой войны он был подполковником артиллерии, получил ранение, и пенсии, которую ему предоставило обедневшее австрийское государство, хватало только на традиционное пребывание зимой в Больё.
— Как вас ранили? — спросил я. Одно плечо у него было перекошено, но ходил он легко, был худощавый и подвижный.
— Flugzeug[22], — ответил он и пожал плечами. Бомба попала в его пушку и его людей.
Мы вместе смотрели там военный фильм «Западный фронт, 1918».
— Да, — сказал он, — так все и было, и не дай Бог, чтобы это когда-нибудь повторилось!
Но высоко в горах уже стояли войска. Говорили, что опасаются итальянцев. И из автобуса, идущего в Ниццу, мы видели бухту Вилль-Франш, где бок о бок стояли на якоре военные суда. Правда, никто из нас не думал всерьез о войне, несмотря на желание Муссолини присоединить к Италии эту великолепную французскую Ривьеру.
Еще в тридцатые годы в весьма светском Больё появились теннисные корты. Отель «Бристоль» держал постоянного тренера, и дамы и господа, играющие в теннис, занимались с ним — от первых сетов до больших турниров. Среди играющих был и старый король Швеции Густав. Событие, которого Прешель и мы с Трюгве никак не могли пропустить.
По-моему, мы не платили за вход. Как гости отеля мы сидели на скамейках и наслаждались игрой Его величества в парном турнире. Король был удивительно подвижный для своих семидесяти трех лет. Тонкий, как долгоножка, он скакал по полю, нахлобучив на голову соломенную шляпу. Нельзя сказать, что выглядел он элегантно, и публика с большим уважением относилась к его королевскому титулу, чем к его игре, тем не менее ее аплодисменты были чистосердечны.
Иначе и быть не могло. Здесь собрались графы и князья со всей пораженной кризисом Европы, они болели за одного из своих, который к тому же был незаурядной личностью. Но были там и другие знаменитости, чьих лиц я не помню, помню только какие-то фигуры сидящих против света. Говорили, будто там был брат короля Георга V, герцог Коннот, по-видимому, он был личностью не очень значительной и потому в свое время удостоился титула герцога одной из беднейших провинций Ирландии — но, может, это потому, что он что-то сделал для самых бедных?
Как раз в тот день, когда мои родители уехали из Больё, Петер Эгге закончил свой роман «Гости», предназначенный для конкурса, на котором, как стало известно, он получил третью премию.
Давать премии за романы, по моему, такая же глупая выдумка, как в книжных рецензиях ставить книгам отметки по шестибалльной системе.
Много лет спустя, когда я прочитал «Воспоминания» Петера Эгге, мне показалось, что он уже тогда жалел о своем участии в этом конкурсе и предпочел бы, чтобы его «Гости» вышли отдельным изданием.
Серебро — это поражение, сказал кто-то из звезд спорта. В таком случае, бронза — еще худшее поражение. Конкурсы книг бессмысленны, однако именно так они закрепляются в сознании читателей.
После того как Эгге завершил свой труд, у меня появилась возможность больше с ним сблизиться. Помню, мы однажды спустились к гавани и стали наблюдать за стариком, который, очевидно, весь день проводил здесь, на краю пристани. Он ловил раков. К короткой бамбуковой палке он привязал шнурок и мешок из дерюги. В мешке лежали кусочки белого хлеба. Время от времени один-два рака осторожно заползали в мешок, чтобы исследовать приманку своими длинными антеннами. Тогда старик поднимал мешок и доставал добычу. Два рака. Это напомнило мне детство, мы дома точно таким же способом ловили раков и мелких крабов со старого каменного мостика… Эгге, говоривший по-французски лучше, чем я, выяснил, что старик поставляет в ближайший большой отель до пятидесяти раков ежедневно. Видел бы он, как норвежские траулеры промышляют креветок! Эгге сказал: