Недавно я прочитал несколько книг об Уде Крог. Крупной художницей она не была. Но она была одаренным медиумом в неспокойные времена, отсюда и интерес к ней, возникший в наши дни.
Зеленый дом с меблированными комнатами на Пилестредет ни в коей мере нельзя было назвать прибежищем крупных художников. Не считая Кнута Тведта{89}, всестороннего и невероятно образованного человека, уровень художников был самый средний. Здесь я познакомился с группой молодых, в основном студентов, многие из них более или менее примыкали к обществу Федреландслагет{90} или к недавно созданной партии Нашунал Самлинг{91} — НС.
Федреландслагет и молодые «правые» с ранней юности были тем форумом, к которому мои товарищи и я тяготели в консервативном Гримстаде. Вообще о политике мы говорили мало, кроме тех случаев, когда Андерс Ланге приезжал с докладом от Федреландслагет. В основном молодые «правые» развлекались танцами в отеле Мёллера. К тому же разрешалось быть членом этих обоих движений. Сам я не вступал ни в одно из них, но, исходя из взглядов, которых придерживались у нас дома, для меня было естественно находиться в этих кругах. Тем более, что в Гримстаде они вели себя вполне пристойно. Насколько я помню, там никогда не было никаких демонстраций, и если в городе в то время и была АУФ (Организация молодежи Норвежской рабочей партии), они вели себя так же мирно, как мы.
Однако вернемся к меблированным комнатам на Пилестредет. Думая о тех годах, когда я почти безвыездно жил там, я не перестаю удивляться одной вещи: почти все молодые национал-радикалы, с которыми я общался, — сегодня их назвали бы нацистами, бранное слово и собирательное понятие, — почти все они позже нашли свое место в тихой и мирной буржуазной гавани или в гавани социал-демократов. А я с тех пор уверовал в переселение душ.
Им страшно повезло, что они вовремя одумались. Взялись за ум. И я рад за них. Большинство из них были просто веселые симпатичные молодые парни, но некоторые — весьма умные и одаренные, выше среднего уровня. В то время, в тридцатые годы, когда НС до известной степени пользовалась симпатиями среди школьной молодежи и студентов, и борьба за буржуазное или социалистическое правление в Студенческом обществе была в самом разгаре, стычки и схватки происходили иногда прямо на улице. Стороны то побеждали, то терпели поражение, и так продолжалось, пока НС не ослабела после поражения на выборах в 1936 году.
Я не отличался особым смирением, но никогда не участвовал в этой войне. Фанатизм в любой форме был мне противен. Не стану отрицать, что однажды вечером на бульваре Студентерлюнден я был глубоко разочарован, увидев своего бывшего товарища по комнате Эрнульфа Эгге, который, по-моему, возглавил дикую охоту на «квислинговцев» после какого-то собрания. Он на секунду остановился, как мне показалось, немного смущенный, возможно, просто решал, взять ли меня с собой, но потом махнув мне — «Привет-привет!», побежал дальше. Я не присутствовал на той отвратительной встрече, на которой выступал Квислинг.
Говорят, что живые требуют к себе внимания, мертвые — только правды. Это хорошее правило, и я постараюсь его придерживаться, хотя и с некоторыми оговорками.
В наших меблированных комнатах жили почти одни мужчины. Единственная женщина, которую я помню, не считая многочисленных приходивших в гости, была фрёкен фон дер Фер, сестра домовладельца, и при ней, ни больше ни меньше, как сама Грете Балхен, тоже сестра, но уже не домовладельца, а известного летчика и полярного исследователя Бернта Балхена. Грете была рыжая, зеленоглазая и служила секретаршей у фон дер Фер. Она была лет на десять старше нас всех, очень милая и выручавшая многих, когда нужно было платить за комнату или приходилось улаживать скандалы, если некоторые жильцы вели себя слишком шумно.
Сквозь замочную скважину.
Я вижу Эйлива, моего товарища по средней школе в Эурдале, его уже нет в живых. Он врывается в мою комнату с анкетой для вступления в НС. Да, я намного дольше, чем он, оставался в партии, он вышел из нее в 1936 году, я же тогда даже не подумал об этом. Во время войны Эйлив был в Лондоне, потом он стал писателем — биографом и документалистом. Я был одним из первых, с кем он встретился, вернувшись домой из Англии, — веселый, рвущийся помочь мне, чем сможет. Он раздобыл для наших детей немного одежды, и мы с женой были очень благодарны ему за это.
Я помню Турстейна, молодого студента, от которого «круг» ждал очень многого, он был весьма одаренный и позже сделал карьеру в юриспруденции. Турстейн с явным восторгом слушал звучащую с патефона «Die Fahne hoc, die Reihen fest geschlosen…»[23]