В последний день перед Гитлером прошел парад вооруженных сил, они шли строевым шагом и демонстрировали свою боевую готовность с помощью разных упражнений. Воздух дрожал от сигналов и командных окриков, гремели выстрелы и пахло порохом от полевых пушек, по полю ворча кружили танки. Все это происходило с необыкновенной быстротой и точностью, но тем не менее, военного в этом было немного, уж слишком похоже на цирк. Мы с Богсом сидели вместе с французским журналистом, который немного тревожился и считал, что показ был «tres gai»[28].
Из-за предстоящего съезда Богс облачился в свою элегантную черную эсэсовскую форму с серебряным шнуром на козырьке фуражки и тремя звездочками на лацкане мундира, которые означали звание унтер-штурмфюрера.
— А вы не можете и мне достать такую форму? — в шутку спросил я.
Он немного удивленно посмотрел на меня и сказал, что, конечно, может. Странный человек, подумал я, но не принял этого всерьез. Однако на следующий день он представил меня высокому толстому человеку, тоже в черной эсэсовской форме с дубовыми листьями на лацкане, это был врач, доктор Георги. Как я понял, у этого доктора были связи на самом верху, и он должен был передать туда мое желание вступить в ряды СС. Я был немало удивлен, что все прошло так легко, тем более, что мне предстояло оказаться единственным иностранцем в СС, если не считать известного шведского рыцаря по фамилии Хольст, так мне было сказано.
Во что я, собственно, ввязался? Я не имел об этом никакого понятия, но мне было интересно и я был взбудоражен — еще бы, возможность принять непосредственное участие в великих событиях, происходящих в Германии!
— Вы, разумеется, имеете в виду СС-Штурм? — спросил доктор Георги. — А не службу в казармах? Там служат профессиональные солдаты.
— Да, конечно, я не хочу ни служить в казармах, ни быть солдатом, я норвежский художник.
Доктор Георги дал мне свою карточку, и я обещал сообщить ему, когда приведу свои дела в порядок и у меня появится постоянный адрес.
Так, одновременно с поступлением в Академию искусств в Мюнхене, я был принят и в эту чернорубашечную армию воинов-дилетантов, чей лозунг звучал так: «Meine Ehre heisst Treue»[29]. И сначала я хочу рассказать об этом.
Мы, несомненно, были дилетантами, среди нас были совсем молодые люди, мои ровесники, и несколько пожилых, которые принимали участие в первой мировой войне и были причастны к военному ремеслу лет пятнадцать-двадцать назад. Несколько месяцев я числился в этом соединении СС-Штурм 8, Мюнхен. И теперь позвольте мне, исходя из личного опыта, полученного пятьдесят пять лет тому назад, объективно описать то СС, с которым я столкнулся, а не то, которое сегодня отождествляют с арестами, пытками и убийствами. Если бы мне довелось пережить нечто подобное, я бы, конечно, ни одного дня не остался в СС-Штурм 8. Мы не имели ничего общего с тем, что позже превратилось в гестапо, чья кровавая история известна всем.
Наша служба заключалась в том, что раз в неделю мы являлись в огромный гимнастический зал, где тренировались поворачиваться «налево» и «направо». Тренировались мы и на свежем воздухе, на огороженном плацу, маршировали широким фронтом и строем. Оружия у нас не было. Инструктором был унтер-офицер из полиции земель. Он получил эту работу, потому что был награжден недавно учрежденным «Блюторденом» — трехцветной лентой, вручаемой случайным людям, если только они маршировали с Гитлером и Людендорфом к Фельдхеррнхаллю — Павильону полководцев — в Мюнхене в 1923 году и были ранены или пострадали еще как-то, когда государственные войска начали стрелять. Он всегда носил этот знак отличия на своей травянисто-зеленой форме и явно гордился им. Вообще он был хороший парень и любил пиво.
Когда началась зима, нам поручили самое мирное занятие, а именно, сбор денег на зимнюю помощь под девизом: «Никто не должен голодать, никто не должен мерзнуть». И мы, усталые, но исполненные чувства долга, бродили по улицам Мюнхена, всегда в сопровождении штурмовика, и звенели своими кружками, невинные, как солдаты Армии Спасения.
Каковыми, конечно, не были. Жестокие методы борьбы и у коммунистов и у национал-социалистов горячо обсуждались, желающие имели возможность принять участия в столкновениях. Что касается меня, я, будучи норвежцем, осмелился сказать, что антисемитизм представляется мне примитивным и что те евреи, с которыми я был знаком, были порядочными людьми. Некоторые со мной соглашались, особенно, если мы оставались наедине, другие — нет. Помню Герберт Глосс, мой старший и ныне еще живущий товарищ сказал однажды: