- Как и самому себе.
Желудок подводило от голода. Последний раз он ел ещё утром. Принюхавшись, мужчина направился к арке в правой стене прихожей. Пульсар поплыл следом. Осветился ведущий в смежную кухню короткий коридор, а за спиной сгустился сумрак. Кошка осталась в нём, и её глаза вновь засияли двумя светлячками.
- Сиди здесь, - велел он.
Это жильё следовало назвать чрезмерно скромным для персоны его ранга, но оно его полностью устраивало. Да и этот самый ранг ещё не успел им в полной мере ощутиться. Слишком мало времени прошло с... того, о чём не хотелось лишний раз вспоминать.
Добрая Розалина зная, что он явится только к ночи, не смотря на полученный выходной, заходила днём и сготовила поесть. Пара чугунков обнаружилась на ещё теплой плите. Тушёное мясо с овощами и запечённый омлет. Хозяин дома зажёг лампу и принялся быстро организовывать себе поздний ужин. Необходимость в пульсаре отпала, и тот развеялся сам собой. В отдельную миску было налито молоко, туда же отправился кусок омлета. Он отнёс угощенье и немного понаблюдал за кошкой, голодно набросившейся на еду. Как быть дальше с бездомницей решим утром. Так уж и быть, пусть проведёт эту ночь в доме.
За стенами ветер хлестал водяными бичами, ломясь в закрытые ставни. А на тесной кухоньке тепло и уютно. Полумрак, разгоняемый единственной лампой. Покой и умиротворение. Ложка размеренно скребёт о дно чашки. Мужчина жевал, но мысли его витали далеко от окружающей яви. Он вспоминал.
В последние месяцы это стало его излюбленным занятием. Вероятно, так проявлялись последствия пережитого потрясения, признаки изменений, что набирали обороты день ото дня. Всё прежнее поднималось в нём, уступая напору нового. А может, просто сказывались прожитые годы. Старость. Но, скорее и то, и другое вместе. Сейчас - не иначе постаралась осеннее уныние - ему отчего-то припомнилось его деревенское детство.
...У его матери было семеро детей. Он вышел в мир последним и его нарекли Словеном. Двоих братьев, что родились вместе с ним, Творец забрал к себе на Небеса прямо из материнского лона. И больше ей детей не посылалось. Так он и остался младшим.
Детство. Босоногое и богатое на впечатления, что остались в памяти на всю жизнь. Походы к реке с соседскими мальчишками, костры с пастухами, пасущими коз и овец. Сбор ягод с матерью и бабкой на страшных болотах, лежащих возле их деревни. Говорили, там водятся лешие, которых следовало задабривать дарами и, без сомнения, так оно и было на самом деле. А ещё случались редкие, но такие волнительные поездки с отцом на ярмарку в далёкий город.
Лучший друг - дворовая собачонка. Её звали... как-то звали. Главное, она была его самым преданным другом и всюду ходила за ним как привязанная. Потом её переехал пьяный мельник на телеге. Это стало его первым большим потрясением.
Отец, мать, братья и сёстры. Их лица уже забылись.
Мать была тихой, с узкими нежными ладонями, и даже мозоли от прялки и тяжёлой работы по хозяйству не могли загрубить их. Зимними вечерами у топящегося очага она пела детям грустные песни своей молодости. Отец - бородатый, неразговорчивый. Целыми днями пропадающий в поле, и не на своём собственном, а у богатого лорда, которому принадлежала их деревня, или на незаконной охоте в его же лесах. Отцовы наказания строги, а похвала скупа. Вот братья и сёстры помнились лучше. Они прожили свои жизни, кто более счастливо, кто менее. Теперь никого из них нет, а с племянниками Словен почти не общался. И это было одно из многих лишений, что он принял, ступив на стезю волшбы. Вернее, это дар призвал его, а противиться дару глупо и даже опасно.
Вспомнить что-то конкретное за давностью лет не удавалось, сохранилось лишь ощущение чудесной игры в познание жизни. Тот его мир ограничивался тремя ближайшими деревнями. Но и он казался необъятным, полным чудес.
Затем пришло время, и мир расширился. В возрасте семи лет у Словена пробудился дар. Этот момент запомнился ему и всей их деревне очень хорошо.
Тогда он часто дрался с одним мальчишкой - сыном кузнеца. Сильным и задиристым пареньком, державшим в страхе всю шпану своих лет и младше. Родителям с братьями было не до его детских проблем, потому побои приходилось сносить покорно. Или убегать, если имелась такая возможность. Однажды, подловив Словена на деревенской околице, сын кузнеца с дружки вознамерились вволю повеселиться. Хулиганы окружили его у старого вяза и принялись обзываться, кидаясь мелкими камушками.
Он горько рыдал от столь злой несправедливости. Ребёнку казалось, что он сейчас умрёт. Его слёзы только больше раззадоривали драчунов.
Но потом вместо слёз, откуда-то из глубины в Словене поднялась волна жгучей ненависти. Подхваченный ею, он перевёл свой страх и боль на своих обидчиков. Слёзы мигом высохли, а глаза полыхнули самым настоящим огнём. Мальчишки того не заметили. Лишь когда не по-детски разъярённое лицо Словена с оскаленными зубами и разбитой бровью, кровь из которой вымазала ему щёку и ворот рубахи, обратилось на них, они перестали швырять камни.
Они попытались убежать. И тогда он ударил.
Ребёнок не понял, как это получилось. Он просто собрал всю скопившуюся ненависть в один незримый камень и бросил им в своих врагов, как до этого они бросались в него. И этот "камень" стал зримым - размытое пятно, сорвалось с его руки. Хулиганов подкинуло в воздух и расшвыряло далеко в стороны. Двое из них, к великому своему счастью, отделались лишь испугом и обмоченными штанами. А вот непутёвый сын кузнеца сломал ключицу и самостоятельно подняться с земли не смог. До самой старости боль в предплечье после тяжёлого дня будет напоминать об ошибке, совершённой, когда он был ещё глупым мальцом, и едва не стоявшей ему жизни.
Но это будет потом. А пока до смерти перепуганные мальчишки, спотыкаясь и скуля, тащили своего главаря прочь от случившегося с ними ужаса. До самой деревни никто из них не осмелился оглянуться.
Словен же с окровавленным лицом и пылающим взглядом стоял, не двигаясь. Страха не осталось. Было лишь чувство пьянящего торжества и большая усталость, от которой слипались глаза. Он не представлял, что произошло. Но это сделал именно он. И Словен был доволен.
Сухой вяз за его спиной пылал, охваченный огнём от корней до макушки, будто в него ударила молния, хотя на небе не виделось ни облачка. Жар огромного костра жёг спину и наполнял душу незнакомым доселе ощущением собственного превосходства. Огонь был снаружи, и огонь был внутри него. Отныне и навсегда.