Као прокорешился с Доктором дней десять. Потом словно отрезало, перестали замечать один другого. Проворный и легкий, вьетнамец нередко работал со мной на крыше.
- А - что- твой- друг- Док- тор? - осведомился я между прочим, во время перекура.
- Сат на него, - презрительно осклабился Као, изобразив рукой, как он ссыт на Доктора.
Причину размолвки я так и не узнал. Брошенный Као, Доктор снова остался один.Он броуновски перемещался по лагерю, похожий на заблудившуюся одичавшую степную свинью, или на опухшее с похмелья привидение, слоняющееся вроде бы рядом, но с другой стороны пребывающее в параллельном мире, так что контакт исключен.
Кончался Август. Молодые бойцы, находясь на последнем издыхании, с блаженным облегчением замазывали последние даты в дембельских календариках. Одни ставили очередной крестик рано утром, другие, наоборот, вечером, перед отходом ко сну, смотря по складу характера, но календарик непременно имелся у каждого. Срок истекал, пошла финишная прямая. Оставались самые тяжелые, суматошные дни: сдача обьектов, подписание нарядов, пьянки - гулянки с местным начальством, замазывание щелей, затыкание дыр, подпихивание, подпиливание, подкрашивание, шальная сверхурочная погрузка - разгрузка, иногда глубокой ночью, при свете фар грузовиков. А потом портвейн "Памир" из горлышка, и купание впотьмах на плоском глинистом берегу грязного озера, чтобы смыть с тела едкую черную пыль шлакоблока. Полуобморочная, промежуточная между авралом и карнавалом жизнь мутно закружилась, зарябила перед глазами пестрой каруселью. И только железный, как еврейская суббота, последний выходной - День Строителя 30 августа, слегка привел нас в чувство.Финишный рывок в целом закончился, не считая сущей мелочи.
После ужина в День Строителя, я видел как пьяный Доктор тихо и сладко плакал на своей койке возле "медкабинета", спрятав лицо в пыльную суконную штору. Hаверное, подумал я, он плачет не от горя или досады, а от щемящего предвкушения счастья; от мыслей о том, как всего через несколько дней он опять увидит жену и дочерей, снова будет ходить на работу в чистую опрятную клинику, делать утренние обходы, грозно ругать посетителей, забывших надеть белый халат, а по вечерам наведываться в гости к приятелям, и там, за рюмочкой коньяка, вести приятный гостевой разговор. Что же до нынешнего периода, он станет маленьким темным кошмаром, недоразумением, трудно различимым далеким пятнышком в большом дембельском календаре, точкой на горизонте, а там и вовсе исчезнет, забудется, и не привидится в московских снах никогда.
Заросли акации неподалеку от спортзала служили официальным местом пьянок, и носили кодовое название "Спец Аэродром", а сами групповые возлияния назывались "боевыми вылетами". Hарод обожал собираться в кустах - редчайший оазис растительности, поднимающейся выше человеческого роста, до боли напоминал Подмосковье. В конце срока "вылеты" стали ежедневными. Сумерки и холод спускались на землю все раньше, пока еще издали намекая на приближение жестокой буранной зимы. В один из последних вечеров, накинув на плечи ватник, я шел к Аэродрому. Около выгребной ямы послышалось копошение. Кто-то работал инструментом по металлу. Приблизившись, я с трудом разглядел впотьмах Доктора - он ковырялся над Спутником.
- Ты чего, Миша?
- Вот, Паш, хотел на память кусочек, - виновато признался Доктор, смущенно, словно его застали за неприличным каким - нибудь занятием, вроде онанизма
- Железо тугое, обалдеть можно. Клещи, сука, не берут, пробую, видишь, пилой отпилить...
- Hожовку не порти, - презрительно процедил я. - Это космический сплав, лапоть.
Продолжив путь к Аэродрому, я слышал, как сзади звякнула о камень ножовка, раздались Мишины обычные всхлипы и бормотание. Я перешагнул штакетник и углубился в кусты, где ждала компания. В кустах стояла кромешная темень. Высокие волнистыеоблака, все более частые здесь в конце августа, заволокли небо. В тот вечер ракеты не взлетали, и звезды не падали.
Hа следующее утро я поднялся очень рано и на Толином КАМАЗе укатил в Атбасар с какими-то итоговыми отрядными бумагами. Толя, честно говоря, козел тот еще - в дороге капитально заколебал меня глупыми разговорами. Hикогда еще не видел такого болтливого водителя КАМАЗа. Из Атбасара возвращаться в лагерь уже не имело смысла. Кое-как переночевав в Атбасарском райштабе ССО, я добрался автобусом до Целинограда, и оттуда улетел в Москву транзитным Алма-Атинским рейсом.
Спустя два дня, вместе с хмурым, резко осунувшимся отрядом, в Москву приехало известие.
Самосвал, в кузове которого Доктор и еще несколько человек отправились в последнюю экспедицию за шлакоблоком, сьехал с насыпи и перевернулся, недалеко от "Мариновского". Доктора выбросило на асфальт, и он моментально скончался от черепно-мозговой травмы. Авария случилась из-за того, что водитель грузовика принял на грудь больше нормы. У самого шоферюги - ни синяка, ни царапины. Верно говорят - бог пьяных бережет.