Пилоты пока не вмешивались, потому что они помогали инженеру Риексту подремонтировать водный конденсатор, а капитан Лобов не вмешивался, потому что он вообще ни во что и никогда не вмешивался, пока не решал, что настало время вмешаться.
Наконец исследователи пришли к выводу, что надо сообщить о вспышке и на Землю, чтобы дать возможность и земным и приземельским астрономам и астрофизикам разделиться на два лагеря. Хотя время очередного радиосеанса еще не пришло, исследователи доложили о своем пожелании капитану Лобову. Капитан Лобов немного подумал и дал «добро».
Инженеру Риексту и одному из пилотов пришлось оторваться от ремонта конденсатора и, как выразился капитан Лобов, начать разводить огонь в радиокомбайне. Они его и развели, и зашифровали сообщение, и послали его при помощи остронаправленной антенны на Землю, и принялись ожидать квитанции. Но вместо ожидаемого РЦД последовало молчание. Пришлось повторить передачу, расходуя лишнюю энергию. Результат был тот же. То же было и в третий раз. Тогда инженер Риекст пришел к выводу, что Земля их не слышит, или не понимает, или не хочет отвечать, или же, наконец, не может. Это дало исследователям сейчас же продискутировать вопрос: что же такое могло случиться на Земле? Они спорили об этом долго и убежденно, хотя знали, что на Земле ничего такого произойти не может.
Потом капитан Лобов сказал, что он не пожалел бы ничуть, если бы в результате извержения, реакции или чего-нибудь еще Ахиллес разлетелся на мелкие кусочки и все эти кусочки полетели бы в другую сторону. На это ученые возразили, что такие пожелания нельзя высказывать даже и в шутку, что экспедиция на Трансцербер — если не их, то любая другая — обязательно встретится с целым рядом очень интересных явлений. Уже сама авария «Гончего пса» произошла по абсолютно неизвестной причине. Затем эта вспышка. И, наконец, непрохождение радиосигналов на Землю — или оттуда. Все это обещало целую кучу интересной работы, и, уж коли на то пошло, ученые соглашались скорее разлететься на куски сами, чем пожертвовать Трансцербером. Хотя, разумеется, — торопливо заверили они, — никто из них не имеет ни малейшего сомнения в том, что и экипаж и они благополучно спасутся.
Услышав такие заверения, капитан Лобов начал задумываться о степени осведомленности исследователей в истинном положении вещей. А чтобы подумать в тишине, он дал команду всем спать, тем более что время спать действительно наступило. Огни были погашены, и вот тогда-то на орбите Трансцербера, он же Ахиллес, воцарилась темнота, какая только может быть в пространстве.
Они установили озотаксор. Понадобилось еще шесть дней чтобы изготовить еще три озотаксора и установить их в нужных точках пограничного пространства. Затем пришлось начинать все чуть ли не сначала: Дугласу пришло на ум — гораздо лучше пользоваться не инертным вещественным экраном, а просто в нужный момент посылать в нужном направлении мощный поток колебаний той же частоты и параллельно — фи-компоненту. Сквозь такой заслон, сказал Дуглас, не пробьется даже запах лучшего в мире кофе. Против этого никто не возразил.
Для Кедрина это означало — еще неделю не видеть Ирэн по вечерам. Правда, в первый же вечер после установки четвертого озотаксора он пошел к ней в обычный час.
— Мы кончили озотаксоры, Ирэн, — сказал он громко. Она выглянула из двери своей лаборатории, на ней был традиционный белый халат.
— Да… — рассеянно сказала Ирэн. — Садись… Чем тебя угостить? Понимаешь, впервые за все эти дни выдался часок для лаборатории… Боюсь, мои культуры не выдержат, если я буду навещать их так редко.
— Стоит ли возиться с ними?
— Стоит. Они могут дать возможность создания совершенно нового экоцикла. Если, конечно, получится… Они у меня понемногу начинают привыкать к пространству…
— Они у тебя разбегутся по всему пространству.
— Нет, — сказала она, — это исключено.
Он и сам знал, что у нее это исключено, и не стал возражать. Он помолчал, разыгрывая пальцами на коленях какую-то трудную сонату. Ирэн села, не снимая халата.
— Ты торопишься? Мне уйти?
— Нет, ты знаешь, как я рада тебя видеть. Но иногда мне хочется разорваться пополам. Быть здесь — и уйти туда…
Он встал, и сел рядом с нею, и поцеловал ее.
— Ирэн, может быть, нам пора попросить общую каюту? Семейную, из пяти..
— Нет, — торопливо сказала она. — Нет.
— Так. Почему?
— Рано… — сказала она. — Ну как ты не понимаешь — рано!
— Не понимаю. Если было не рано столько лет тому назад…
— Тогда — да… Но потом…
— Ладно, — прервал он. — Мы помним оба. Но разве я не стал теперь другим?
— Да, — медленно сказала она, — конечно. Ты… как бы это сказать? Ты экспонировался…
— Ну, допустим…
— Но ты, мне кажется, еще не закреплен. И мне будет очень больно, если… если я опять ошибусь. Тогда не будет возможно больше ничего.
«Она оскорбляет меня, — подумал Кедрин. — Только и всего. И вообще я ей не нужен. Как еще она меня не выгнала…»
— Да, — сказал он. — Будет невозможно для меня. Но не для Седова, правда?
«Вот сейчас, — подумал он, — она меля выгонит. А я не уйду»!
Но она его не выгнала. Она только закрыла глаза.
— Лучше говори о чем-нибудь другом, — попросила она. Но Кедрин не сразу собрался с мыслями. Она все-таки не выгнала его…
— Дуглас предлагает, — сказал он, — заменить экран фи-монитором в блоке с озотаксором.
— Это интересно, — сказала Ирэн. — И что же?
— Ничего. Они засели за работу. Особое звено.
— А ты сидишь здесь… — сказала она, не открывая глаз.
Потом встала и подошла к двери, ведшей в лабораторию.
— Мне пора.
— Мне уйти?
— Да… — Она помедлила. — И больше не приходи.
— Как? — спросил он. Но дверь лаборатории захлопнулась.
— Ну, прости, Ирэн, я дурак, — сказал он. — Но как же не приходить?
Он постоял посредине каюты. Подошел к двери в лабораторию, постоял, повернулся, решительно пересек каюту и вышел из каюты.
— Все равно я буду приходить, — сказал он. — Все равно.
Он пошел к Дугласу, где трое монтажников снова анализировали и ассоциировали в свободном полете. Нашлось дело и для него. И больше не осталось свободных вечеров. Он не видел ее, и с каждым днем все труднее было решиться на то, чтобы зайти в каюту, где могла оказаться она.
А потом они поставили фи-мониторы и озотаксоры, и Холодовский внезапно перекувырнулся в пространстве через голову, вернее, сделал фигуру, подобную мертвой петле.
— Ну вот, — сказал он. — Ну вот…
— Да, мой счастливый друг. Именно «ну вот».
— Ну, ребята… — сказал Дуглас. — Ну, ну… Вот и все.
— Вот и все, — сказал Холодовский. — И запаха больше нет. Он приходит, но срабатывают аппараты — и его не пускают. Запаха нет.
— Давно уже не было, — сказал Кедрин.
— Хочешь накаркать, друг мой? Помолчи!
— Ничего, — милостиво разрешил Холодовский. — Теперь запах может быть. Неважно. Он не пройдет.
— Запаха нет, — сказал Дуглас. — Ну, ну… И известий нет.
Известий о Трансцербере все не было, и все яснее становилось, что их нет. Еще не истекли сроки, принятые на Земле для надежды, и продолжались попытки найти их, вызвать, установить связь, но каждая неудачная попытка уменьшала запасы оптимизма. Уменьшала чуть-чуть, но попыток было много…
— Известий нет, — хмуро сказал Гур. — Ну что ж, унылые друзья мои, будут известия. Будут. Но запах побежден. Возрадуемся!
— Ну, Гур, — сказал Дуглас. — Ну, ну… Сначала доложим как полагается. Доложим Седову.