Генри Уилсон Аллен
(Уилл Генри)
(1912–1991)
Спутник Тома Айсли
Он подъехал верхом на муле. Был он не очень высок, не очень худощав и не очень молод. С густой вьющейся бородкой. Поклажа его состояла из вытертого солдатского одеяла, в которое были завёрнуты Библия, томик «Рубаи», губная гармошка и ещё кое-какие сокровища, необходимые в странствиях.
Конечно, Айсли не мог видеть всех этих вещей, когда бродяга подъехал в ту ночь к костру на отроге Волчьей горы. Они появились потом, после того как Айсли предложил страннику спешиться и сесть поближе к огню. Так поступил бы всякий порядочный человек с незнакомцем, подъехавшим из темноты, зная, что до ближайшего пристанища — тридцать миль. Потом Айсли никак не соглашался с тем, что будто его охватила волна христианского милосердия и сентиментальность или безграничная братская любовь заставили пригласить бродягу к огню. Просто никто не прогонит от костра человека, кто бы он ни был, поздней осенью в безграничных пастбищах Вайоминга, особенно когда в сумерках над рекой Танг набирает силу резкий северный ветер и начинает кидаться на тебя, как попавшая в капкан куница. Нет, сэр! Нет, и ещё раз нет! К тому же если этот кто-то смотрит на тебя такими жалкими глазами, что даже пёс, которого пнули ногой, в сравнении с ним кажется счастливее. Смотрит на тебя и просит разрешения только погреть руки и услышать дружеский голос перед тем, как снова пуститься в путь.
Местечко у Айсли было и впрямь уютное. Во всяком случае, для ковбоя, который трудится один на огромной территории. Айсли немало мог бы порассказать, как трудно найти подходящую дыру для ночлега в таком открытом месте. А тут вполне можно было разместиться вдвоём, во всяком случае, он так считал.
Это было что-то вроде выхода на поверхность основной породы скалы, образовавшей три стены на вершине длинного неровного пригорка, приблизительно посредине протянувшегося на двадцать миль плато. Кто-то ещё до Айсли поставил между скалами распорки и покрыл их сверху дёрном. В общем, это было не самое плохое место для ночлега. О, чёрт побери, конечно, это не отель «Браун» в Денвере и даже не «Дроверс» в Шайини! Правда, годы почти смыли дерновое покрытие, и в сильный ливень нужно было сдвигать шляпу подальше на затылок, чтобы не капало за шиворот, но три стены были крепкие, а открытая часть смотрела на юг. Мало того, текла старая дерновая крыша или не текла, она всё-таки на девяносто девять процентов защищала от ветра. К тому же в тот вечер, когда подъехал незнакомец, дождя не было и не предвиделось. Надо сказать, Айсли был таким жизнерадостным человеком, что, как говорится, увидел бы солнце и во время затмения, даже если б ему на голову напялили угольный мешок. Так что для него не составило труда подняться с корточек, обойти костёр и, отогнав дым от глаз, сказать, смущённо улыбаясь:
— Чёрт побери, приятель, отвязывай свою поклажу и подвигайся ближе к огню.
Они сразу друг другу приглянулись.
Пока незнакомец ел харч, который Айсли настойчиво ему предлагал («ел», пожалуй, не совсем подходило к тому, что он делал; скорее «заглатывал»), у Айсли, невысокого ковбоя из большого скотоводческого ранчо Кэй-Бар,[1] была возможность рассмотреть своего гостя. Вообще-то Айсли неплохо разбирался в людях, но этот незнакомец прямо-таки поставил его в тупик. Высокий? Нет, не высокий. Значит, низкий? Да нет, этого про него тоже не скажешь. Средний — вот это будет в самый раз! Ну а лицо? Длинное? Худое? Квадратное? Лошадиное? Тонкое? Красивое? Уродливое? Нет! Ничто не подходит, и всё-таки от всего понемножку есть. Простое лицо — и всё тут! Как и весь он — среднее. Чем дольше Айсли смотрел на него, тем меньше видел, за что можно было бы ухватиться, чтобы сделать заключение об этом человеке. Один раз при вспышке огня в костре он показался слабым маменькиным сынком, жидким, как снятое молоко, а при новой вспышке — твёрдым, как галька в песке. Глянешь на него, наклонив голову в одну сторону, и парень смотрится таким беспомощным, что гвоздя не вобьёт даже в снежный сугроб. Посмотришь с другой стороны — и кажется, что он самого чёрта наизнанку вывернет. Айсли решил, что не стал бы утверждать ни того, ни другого. Но одно было совершенно ясно. И тут Айсли готов был биться об заклад на что угодно. Этот паренёк вырос не на пастбище и не отличит валька лошадиной упряжки от дышла повозки, а белобрюхого бычка от племенной тёлки. Он был так же не на своём месте в Вайоминге, как корова на балконе.
Поэтому Айсли страшно удивился, когда его гость, проглотив последнюю ложку бобов и протянув кружку, чтобы снова наполнить её кофе, тихо сказал: