Кончив читать, Ибен отложил маленькую красную книжку, отвечая на сонные вопросы Айсли о том, кто был этот человек, написавший такие замечательные правдивые слова о жизни на листке обычной бумаги в книжке со старым вытертым переплётом. Ибен поправил одеяло, плотнее укрыв дремлющего ковбоя, и рассказал ему историю Омара Хайяма. Но Айсли очень устал, мысли его затуманились. Потом он вспоминал отдельные куски рассказанного: старый Омар изготовлял палатки; он ничегошеньки не понимал ни в лошадях, ни в коровах, ни в овцах и не очень-то думал о тяжёлой работе, но зато чертовски любил женщин и вино.
Солнце уже час как взошло и светило прямо в глаза, когда он проснулся. Полежал минуту, соображая, где он, наконец, вспомнив, сел, улыбнувшись, потянулся, и его «Доброе утро, Иб!» было таким тёплым и радостным, что можно было бы зажечь свечу. Но Иб не ответил на приветствие. И никогда не ответит. Потому что, когда Том Айсли, щурясь от солнца, второй раз оглядел, нахмурившись, место привала, всё, что он увидел — лишь нетронутую пелену снега, который опускался тихо, как крылья ангела. Не было ни Ибена, ни его мула, ни потёртого солдатского одеяла. На этот раз не было даже полузанесённых снегом следов. На этот раз был только снег. И тишина. И сверкающая красота наступившего дня.
О да! Была ещё одна маленькая вещица, появление которой ни Том Айсли, и никто другой в бассейне реки Бигхорн не были в состоянии объяснить. Маленькая, четыре на шесть дюймов, книжка в красном сафьяновом переплёте, которую Айсли нашёл в своём одеяле, когда стал свёртывать его, собираясь в путь. Никто в северо-западном Вайоминге никогда о ней не слыхал, включая и Тома Айсли.
Это были «Рубаи» Омара Хайяма.