- Собирает тряпки, - ответила Лена.
Все стали смеяться. Так или иначе, маму, собиравшую тряпки и имевшую маленькую дочь по имени Валентина, найти не удалось: она уже уехала, и Лену отдали в детский дом для маленьких детей.
Там она жила год. Она была неприхотлива и снисходительно относилась к людям. Ни к кому не привязываясь и ни от кого ничего не требуя, она прощала всем. То, что ей давали, она принимала с удовольствием, но без благодарности.
Она быстро привыкла к людской заботе и не видела ничего удивительного в том, что ее кормят, одевают, учат читать, что какие-то женщины стирают ее платья и готовят ей пищу, а другие женщины хлопают перед нею в ладоши и поют:
Мы своими ножками
Топ, топ, топ,
А потом ладошками
Хлоп, хлоп, хлоп...
Кроме того, они пели: "Вихри враждебные веют над нами" и "Вставай, проклятьем заклейменный". К пению Лена относилась как к неизбежной повинности.
Через год дом расформировали, и Лену перевели в другой детский дом, в другой город. Тут зима была длиннее и холоднее, и печки топили не углем, а дровами; а остальное было все так же.
Она росла. Девочка Валя - та была раньше, давно, та была другая. Теперешнюю звали Тиной. У нее было жилье и не было дома. Были подруги и не было семьи. О ней заботились, но без нежности. Ее не обижали и не ласкали.
Она аккуратно исполняла все, что от нее требовали: она не любила, чтобы ее бранили. Когда ей было лет семь, к ним назначили нового заведующего, комсомольца.
- Отставить, - сказал он, прослушав песню "Мы своими ножками". - Вы мне из детей кретинов вырастите. Они у вас уже почти кретины. Им нужна физкультура.
Физкультурные занятия Лене понравились. Она была самой ловкой и сильной. Ее стали хвалить, это было приятно. С тех пор она старалась все делать так, чтобы ее похвалили.
В седьмом классе преподавали Конституцию.
Учитель прочитывал статью из Конституции и потом долго объяснял, что эта статья - хорошая и справедливая. Лена смотрела на учителя и думала: зачем он так старается объяснять то, что всем понятно?
Она жила уже в пятом детском доме, была комсомолкой, училась на курсах физкультуры, ее звали Еленой. - Опять он о том же, только с другого конца взялся... Он доказывал, что Советское государство - самое правильное в мире... Для Лены не существовало никаких других государств, кроме Советского. Она была ребенком этого государства. Оно было ее домом, ее землей, ее небом. Любому человеку на этой земле она могла сказать: товарищ. От любого могла принять хлеб и с любым поделилась бы хлебом. Без страха она входила в любое учреждение. И пока разговор был официальный, деловой, - она держалась уверенно, была находчивой и остроумной. Но стоило разговору коснуться ее личных дел - она начинала дичиться и замыкалась в себе: она не привыкла к таким разговорам.
Два раза она чуть-чуть не привязалась к людям больше, чем нужно.
Кончив курсы, она поступила преподавателем физкультуры в железнодорожную школу и стала жить в железнодорожном общежитии.
Секретарем районного совета физкультуры была Катя Грязнова. У нее были черные глупые и добрые глаза и щеки - как окорока. К физкультуре она отношения не имела; от сидения в канцелярии оплыла жиром. Леной она восхищалась.
- Как ты живешь в общежитии! - говорила она. - Ни подать, ни принять некому...
Она приглашала Лену к себе. Лена пошла. У Кати была мама, а у мамы домик в три комнаты, корова и садик с малиной. Чай пили из самовара под черемухой. На Катиной кровати лежало штук пятнадцать подушечек, вышитых мамиными руками. Лена смотрела на эти подушечки, как в детстве на перечницу.
- Да, хорошо ты живешь, - сказала она с невольным вздохом.
- Переходи к нам жить, - сказала ей Катя. - Будем жить как сестры. Будешь платить, сколько можешь. У нас корова хорошая, ты поправишься. А то ты - как скелет.
- Переходите, Леночка, к нам, - сказала и Катина мама. - Катечка очень вас полюбила. Нехорошо барышне в общежитиях этих. Не дай бог чего.
Катина мама была тихая, с лицом в лучистых морщинках, с глазами такими же добрыми, как у Кати.
Лена перешла к ним. Ей поставили кровать в комнате Кати. Катя собственными руками переложила на эту кровать половину своих подушечек. Лену поили парным молоком. Жить стало легко и удобно. Но скоро этой благодати пришел конец.
К Кате ходил в гости молодой человек, друг детства. Он служил где-то помощником бухгалтера, а по вечерам играл на мандолине в садике под черемухой. Лена презирала его за то, что он не физкультурник. Она не могла бы даже сказать, какого цвета у него глаза.
Как-то, придя вечером домой, она застала Катю в слезах.
- Что ты? - спросила она с искренним участием.
- Ничего, - ответила Катя. Она подавила слезы и сидела надутая, не глядя на Лену.
Из соседней комнаты послышалось бормотанье Катиной мамы:
- Это уж я не знаю, что такое, - за добро так отплатить людям.
- Что у вас случилось? - спросила Лена.
- Коли со мной по-хорошему, - продолжала КаТина мама, входя в комнату, - то и я обязана поступать по-хорошему, а не так.
- О чем вы? - спросила Лена, не подозревая, что все это относится к ней.
- Мы с вами, Леночка, поступили как с родной, - сказала Катина мама. - А вы вон чего делаете, это разве мыслимо, это только в нынешнее время стали барышни себе позволять.
- Я не понимаю, - сказала Лена, - о чем вы говорите. Я ничего плохого вам не сделала.
- Не надо оправдываться, милая, не надо оправдываться. В таких делах всегда женщина виновата. Парень - что малый телок: его куда потянут, туда он и идет.
- Вы что думаете, - спросила Лена, удивившись, - что я влюблена в Катиного жениха? - Она засмеялась. - Я не влюблена в него!
- Никто, Леночка, вам и не говорит, что вы влюблены, - отвечала Катина мама. - А что он в вас влюбился, так это с вашей стороны - уж вы нас извините - вовсе нехорошо и непорядочно.
Катя упала головой на стол и зарыдала.
- Мне это неизвестно, - сказала Лена зазвеневшим от злости голосом. Ну его к черту, на черта он мне сдался?
- А мы этого не знаем, на черта или нет. Молодой человек, непьющий, интересный, жалованье хорошее...
Лена ушла в комнату, где они спали с Катей, и легла на кровать. Ей захотелось уйти из этого дома.
Вошла Катя, подсела и обняла ее.
- Не сердись на маму, - сказала она. - Я знаю, что ты не виновата. Просто все мужчины - подлецы.