Выбрать главу

— Потрудитесь открыть! — говорю: — подъесаул Чекомасов с нарядом…

Открылась дверь. Пузатый такой жидок стоит, испуган, трясется. Сзади женщина со свечкой, прислуга, должно быть. Сам в халате, в туфлях. — Успел, — думаю, — перенарядиться! Эка продувная какая нация!

— У вас в доме происходит митинг, — говорю.

— «И што ви такое говорите? И откуда ви увзяли! Митинг? Никакого митинга никогда у меня не бувало и не будет!..»

— Будьте любезны — не задерживать! Мы немедленно приступаем к обыску!

— «Позвольте ваше предписание… Я не знаю, кто вы такое? В первый раз вижу…»

— А в часть не хотите? — околодочный говорит, — не видите, — околодочный вашего околодка?

— «Позвольте, зачем в часть? Вы сами знаете, теперь каково время: и грабители, случается, под видом жандармов…»

— Словоизвержения, — говорю, — ваши бесполезны! Время оттянуть, — нет-с, не удастся! Мы — не дураки. Звонкобрехов, вперед!..

Подъесаул резко взмахнул вверх рукой, точно сделал прием «шашки вон». И в глазах у него загорелось вдруг боевое вдохновение.

— Вперед, Звонкобрехов!.. Нечего ему в зубы смотреть!.. Вступили. Тоже — богатая обстановка и — представьте — ни малейшего чесночного духу! Заглянули туда, сюда — пусто. В иных комнатах темно, как в брюхе грешника. Наткнулись на одну дверь, — заперта извнутри.

— Открыть!.. Попробовал Звонкобрехов: — «На замке, должно быть, вашбродь».

— Потрудитесь открыть! — Пурицу говорю.

— «Потрудитесь ордер предъявить!» — он мне. Нахальный такой жид… еще кричит, тон такой вызывающий: — «Без ордера я имею полное право не пускать вас за порог моего дома! вы детей у меня перепугаете!.. там спальня моей жены!..»

— Потрудитесь немедленно открыть!

— «Не открою!»

— Посмотрим! — Тон этот начинает уж нервировать меня, характер у меня, — нельзя сказать, чтобы хладнокровный.

— Посмотрим! — говорю: — взять, ребята, этого жида за руки и за ноги! Сади им, сукиным сыном, в дверь, пока не откроется!..

Подъесаул сжал увесистые кулаки и выразительным жестом показал, как надо было работать. Шишкарев при этом отодвинулся в сторону и покрутил головой.

— Схватили мои молодцы жидка. Завизжал он, как поросенок. Гвалт такой поднял, скажу вам, хоть святых вон уноси. Брыкается, вырывается, царапается. И за дверью, — слышу, — тоже визг, крик, гвалт, столпотворение. — А-а, голубчики! вот вы когда отозвались. Высаживай дверь, ребята!

Голос подъесаула зычным, неожиданно окрепшим раскатом наполнил все отделение и все углы отозвались вдохновенными звуками боевого упоения. У Шишкарева дух захватило, когда подъесаул, упершись в бока кулаками, сделал грозный поворот к нему, как бы к воображаемому взводу. Глаза словно выпятились, тупой подбородок уперся в плечо, толстые усы, как занесенные для удара ятаганы, остановились в угрожающей неподвижности. Страшно…

Подъесаул выждал несколько мгновений и, усмехнувшись, снова принял миролюбивый облик.

— Сопят мои казачишки над жидом, никак не сладят, — продолжал он сожалеющим тоном: — такой брыкучий черт!.. Побагровели от натуги, рассвирепели, пыхтят, а он визжит, этак хрипит аж… душу раздирает мерзавец!

— Вы, братцы, поверните, — говорю, — его другой стороной! А то голову еще ему разобьете, отвечать придется… Другим концом…

— Слушаем, вашбродь! Мы его… середкой… днищем!..

Выражаются, конечно, без стеснения, не по-печатному. Раскачали: р-раз!.. р-раз!.. Как тараном, знаете… И смех, и грех… Р-раз!.. р-раз!.. Подалась, наконец, дверь, открыли…

— Смотрю: действительно, одно женское сословие оказалось… в ночных, знаете, откровенных таких дезабилье, без рукавов… ну… знаете?.. Перепугались, бедняжки. Две-то старые ведьмы, а одна молоденькая. Лицо — белый платок, а глаза такие, черт возьми… ух, какие глаза!..

Подъесаул ухватился за голову. Долго молчал.

— Пардон, — говорю. Осмотрел внимательно комнату, — никого. В следующей — детишки и нянька. — Фу, черт возьми! Неужели влетел? Вот неприятность-то!.. Даже вспотел от такого конфуза.

— Пардон, — говорю, — мадам! Значит, я введен в заблуждение… Вышла ошибка…

— О-о!.. — простонал Шишкарев. В изумлении он не мог глаз оторвать от тупого, квадратного подбородка своего спутника… Минутами ему хотелось крикнуть испуганно и отчаянно, как кричат бессильные, малого духа люди, когда закормленная, бешеная с жиру лошадь вырвется из стойла и с заливистым ржанием начнет носиться по двору, со двора на улицу, давать задом, топтать застигнутых врасплох цыплят, телят, зазевавшихся ребятишек… Хотел крикнуть, замахать руками, спрятаться куда-нибудь, точно жестокое лошадиное копыто и его голове угрожает… Но он сидел, не открывая рта, точно загипнотизированный, и, не отрываясь, молча, смотрел, как двигался между усов тупой, квадратный подбородок…