Третьей, наиболее достоверной причиной посещавших Эвриха видений мог быть магический талисман, называемый Глазом Дракона. В свете рассказа о подслушанном Вивиланой у шатра жрецов разговоре юноша готов был признать, что именно чудесному Оку он обязан странным, а порой и страшным снам, которые ему очень не хотелось считать пророческими. В то же время известная внутренняя связность в них, безусловно, присутствовала, и это, пожалуй, больше всего настораживало и пугало Эвриха.
Одни сны, несмотря на полную свою правдоподобность, забывались довольно быстро, другие, напротив, подобно глубоко загнанному в доску гвоздю, крепко сидели в памяти. Таким вот, упорно не желавшим забываться, был, например, сон о незнакомом северном городе, где Эвриха не то выставляли на суд, не то показызали охочей до зрелищ толпе, как какое-то заморское диво. Причем любопытно, что на дощатом помосте, возведенном посреди площади, украшенной бронзовой скульптурой Морского Хозяина, рядом с ним оказался почему-то брат Хономер и еще несколько Учеников Богов-Близнецов. Хономер пылко произносил какую-то удивительно долгую, незапоминающуюся речь, к концу которой Эврих, прижимавший к груди несколько толстых растрепанных книг, понял, что сказанное жрецом ставит его вне закона и предвещает крупные неприятности. Сердце юноши сжалось от тягостного предчувствия, но о нем после речи жреца словно забыли. Внимание собравшихся на площади привлекли облаченный в двухцветную броню верзила в кованой маске и светловолосый парень в тяжелой, сработанной северными мастерами кольчуге. Обнажив мечи, они начали драться прямо перед Эврихом, однако бой их больше походил на искусное представление, устроенное на потеху толпе и сидевшей в резном деревянном кресле девушке, судя по всему, правительнице города. Глядя снизу вверх на скакавших по помосту поединщиков, окруженная чудно наряженными стражниками, девушка эта, похоже, принимала потешную схватку за чистую монету, и от этого Эвриху было нестерпимо грустно.
Потом поединок кончился, и, видя, что верзила в двухцветном шлеме торжествует победу, юноша вдруг почувствовал: сейчас-то Хономер и вспомнит о нем и учинит расправу, сделает то, ради чего, собственно, и притащили его на помост, выставили перед всем честным народом с пачкой непонятно как попавших к нему книг. Но тут что-то в тщательно продуманном представлении пошло наперекосяк. На помост взобрался жилистый мужчина с перебитым носом и лицом, изуродованным страшным шрамом. Жутковатый тип как-то очень медленно стал повязывать лоб куском тесьмы и сделался при этом странно похож на громадного серого пса. Этакого поджарого волкодава, который уж коли вцепится в горло, так зубов не разожмет, хоть ты его на куски режь. Образ этот, впрочем, тут же растаял, ибо похожий на пса боец в горло двухцветному, понятное дело, вцепляться не собирался, а, как положено, обнажил меч. И бой его с выставленным жрецами Богов-Близнецов верзилой ничем не напоминал предыдущий, разыгранный, дабы позабавить зрителей, поединок. На этот раз противники дрались всерьез, и Эврих почему-то знал, что от исхода этого единоборства зависит и его собственная жизнь.
Он не понимал, почему его судьба должна решаться в поединке двух совершенно незнакомых ему людей, но с трепетом смотрел, как скрещиваются тяжелые мечи, как наседает на сухопарого двухцветный, готовый, кажется, живьем сожрать невзрачного своего противника. Раз за разом обрушивался он на тщедушного дикаря, как будто вчера только выбравшегося из лесных чащоб, но неотразимые его на первый взгляд удары чудесным образом не достигали цели. Меченый то уклонялся, то отражал их, и даже когда ему явно не избежать было алчно блещущего клинка двухцветного, тот каким-то чудом не достигал цели. На пядь, на вершок проносился от тела меченого, но мимо, мимо! А потом двухцветного неожиданно развернуло, он как-то вдруг очутился перед Эврихом, меч его кровожадно взмыл над головой юноши…
Вот тут бы ему и проснуться, так нет же! Сон длился и длился. Клинок двухцветного с хрустом переломился у рукояти, столкнувшись с отливавшим серебром мечом сухопарого и тот, оскалившись — волкодав да и только, — скомандовал: «Снимай рукавицы!» Верзила, поколебавшись, стащил рукавицы, бросил на помост. Потом из-под снятого по приказу дикаря шлема появилась копна черных, слипшихся от пота волос и густые усы. А на плечо меченого опустился невесть откуда прилетевший зверек, сильно смахивавший на летучую мышь. «Я забираю этого человека!» — произнес сухопарый, указывая на Эвриха, и спрыгнул с помоста. Юноша спустился на землю и двинулся вслед за меченым сквозь расступавшуюся перед ними толпу.
Сон кончался благополучно, однако была в нем тревожащая недосказанность и неопределенность, связанная, по-видимому, с похожим на серого пса человеком, который и привлекал, и одновременно отталкивал от себя Эвриха. Он явно был слеплен из другого теста, чем большинство знакомых юноши; добра и злобы, дури и лесной, звериной мудрости было намешано в нем поровну. И даже привычное и общеупотребимое сравнение с «другим тестом» не очень-то к нему подходило. «Это клинок иного закала», — сказал бы, вероятно, о нем Хрис, доведись ему услышать пересказ Эвриховых снов. Но о снах своих юноша не рассказывал ни единой живой душе, поскольку, хочешь не хочешь, чудилось ему в них что-то пророческое, да к тому же часто дополняли они друг друга, так что начни он их пересказывать — и не было бы этому конца. А кому чужие сны интересны?
Кстати, благополучный сравнительно сон про поединок на площади тоже имел продолжение. И весьма скверное. Город, надо полагать, был тот же: приземистые домики, неширокие улочки — и шел впереди Эвриха, все так же прижимавшего к груди стопку потрепанных книг, все тот же меченый. Шел и трудно как-то молчал, не то презрительно, не то высокомерно, и, пытаясь заглянуть в изуродованное шрамом лицо его, юноша не особенно смотрел по сторонам, а потому, верно, и не обратил внимания на среднего роста человечка с удивительно блеклым, непримечательным лицом. Он бы и вовсе не заметил его, если бы не сделал тот, проходя мимо Эвриха, быстрого движения, после которого резкая боль обожгла низ живота и раскатилась по телу слабость. Разжались пальцы, и верхняя книга скользнула на деревянную мостовую, ноги начали подгибаться, и юноша с запоздалой обидой на подлый удар и несправедливую судьбу подумал: «Убили! Убили-таки гады…» И по тому, как всем телом крутанулся меченый, как подхватил его на руки, Эврих понял, что дело и в самом деле плохо, и, равнодушно глядя, как хлещет из широкой раны кровь, потерял сознание…
Но, судя по следующему сну, не умер. Потому что в нем снова был похожий на грозного пса дикарь. Только теперь выглядел он еще более заморенным, чем прежде, а правая рука его, подвешенная на тряпице и притянутая к облаченному в кольчугу телу, совсем не действовала. Эврих, меченый и еще четверо скакали на конях по занесенному снегом полю, оставляя после себя отчетливый след, по которому найти их разве что слепой не сумеет. Почему ему снился снег, который видел он только на картинках? Что это была за погоня: с лютыми псами, озлобленная, на разгоряченных лошадях?..
Этого Эврих не знал, но все чаще ему приходило в голову, что Глаз Дракона не следует везти в Аррантиаду. Если даже не суждено им вернуться в Верхний мир, так, на худой конец, и в Нижнем можно отыскать людей, которые сумеют найти этому талисману достойное применение. Однако даже мысль о том, какое применение ему придумают люди, подобные Кешо или Мурию Югу, попади он к ним в руки, приводила юношу в трепет. Но даже если этого не произойдет, странные сны заставляли юношу подозревать, что не только люди могут воздействовать на Глаз Дракона, а и сам он способен каким-то образом влиять на них. И ежели была в этом подозрении толика истины, то не привезут ли они в Аррантиаду нечто еще более страшное, чем Серый Ужас?.. И к слову сказать, не связаны ли головные боли Вивиланы и холодность Узитави с Глазом Дракона? Жрецы-то все свалили на Серый Ужас, но иного объяснения они, по понятным причинам, и не могли дать…