— В глазах шада и его слуг мы ничем не отличаемся от урлаков. А те не больше нашего любят венценосного кровопийцу и, узнав, кто мы, вряд ли станут тратить на нас стрелы, — возразил ветеран, покосившись на Фербака.
— Если ждешь друга, не принимай стука своего сердца за топот копыт его коня, — пробормотал Тайлар и громко добавил: — С головорезами, которым все равно кому вспарывать животы, договориться не удастся. Но если эти согнанные с земли пахари, разорившиеся ремесленники и беглые рабы еще окончательно не озверели от пролитой крови, они, быть может, не только пропустят нас, но и вольются в наш отряд. Найлик, привяжи к копью белую тряпку. Кихар, проследи, чтобы люди были готовы к бою.
Он тронул кобылу и, не слушая ветерана, возражавшего против его участия в переговорах с разбойниками, поскакал к лесу. Возглавляемая Найликом дюжина разведчиков догнала Тайлара и окружила живой стеной, хотя от точно пущенной стрелы ни люди, ни латаная-перелатаная кольчуга уберечь, естественно, не могли.
Бывший комадар северного Саккарема, под началом которого находилось две тысячи «барсов» и гарнизоны полутора десятков городов, хорошо знал, что такое бремя власти, но совсем не умел использовать ее себе во благо. Произошло это, вероятно, из-за того, что, начав службу командиром полусотни, он с такой быстротой получал чины и звания, что времени и сил хватало лишь на исполнение все новых и новых обязанностей. Взойдя на престол, Менучер решил, что армия и флот — как и многое другое в счастливом Саккареме — недостаточно хороши для него, и взялся за их усовершенствование. В результате проведенных реформ многие старые военачальники были смещены, а те, кого немилость шада не успела коснуться, поторопились под разными предлогами покинуть службу. Среди немногих оставшихся на прежних постах оказался Торгум Хум. Начальник береговой стражи был вдвое старше сводного брата и, пользуясь расположением шада, замолвил перед ним словечко за Тайлара. В результате тот, невзирая на молодость, сначала дрался с кочевниками, вторгшимися в северный Саккарем из Вечной Степи, а потом отражал набеги халисунцев и горцев, племена которых испокон веку считали жирных изнеженных южан законной добычей. Благодаря сводному брату, произведенной Менучером перестановке военачальников и естественной убыли их в ходе боевых действий, Тайлар стал комадаром в двадцать пять лет. Имя его было широко известно в северном Саккареме — как мирным жителям, покой которых он оберегал, не жалея ни себя, ни своих людей, так и урлакам, с которыми он поступал точно так же, как те со своими жертвами.
Именно это обстоятельство и побудило Тайлара принять участие в переговорах с засевшими в дубраве лучниками. Если это шайка безродных убийц и грабителей, он рисковал быть нашпигованным стрелами еще до того, как успеет открыть рот, но если среди них есть хоть сколько-то людей, которые родились и жили в северном Саккареме, они, может статься, примкнут к его отряду. Слух о том, что молодой комадар не берет отступного, не верит посулам, готов выслушать жалобу бедняка и лучше чувствует себя в седле, чем в роскошных покоях, которых, к слову сказать, у него никогда и не было, дошел, как убедился Тайлар, даже до Чирахи. Слышали там и о «барсах», которых можно убить, но нельзя обратить в бегство; и принимая это во внимание, опальный комадар позаботился, чтобы белая тряпка была прикреплена к тому же копью, на котором развевался флажок с распластавшимся в прыжке хищником…
— Внимание! — Найлик поднял руку, и группа верховых остановилась.
Тайлар не увидел лучников, ему казалось, что ни одна ветка, ни один кустик вдоль дороги не шелохнулись, но он вполне доверял Найлику. Разбойники могли отойти в глубь леса, однако дозорных наверняка оставили. Надо дать им время связаться со своими, и тогда можно рассчитывать на ответ. Опальный комадар от души надеялся, что это будет не туча стрел: в конце концов, урлаки, сколь бы кровожадны они ни были, должны понимать — пожива с ратных людей невелика, а расплачиваться придется собственными жизнями.
Лесные стрелки не заставили долго ждать. Вслед за хрипло протрубившим рогом из зарослей бересклета и крушины выступило два десятка лучников, разномастные одеяния которых лучше всяких слов говорили, что люди эти явно не принадлежат к какой-либо регулярной части саккаремского воинства.
— Эй, бойцы достославные! Что дома не сидите, по лесам шастаете? Тут свои порядки, свои законы, вряд ли они вам по душе придутся! Может, пока не поздно, поворотите коней? — обратился к верховым широкоплечий бородач, у которого, единственного из разбойников, вместо лука была солидных размеров секира.
— У тех, кто испытал немилость шада-разорителя, нет дома. А коней своих мы поворотим, когда увидим, что порядки и законы ваши с нашими рознятся, — неспешно ответил Тайлар, разглядывая лучников. Он не торопился: пусть лесные стрелки получше рассмотрят его людей, которые тоже не слишком похожи на воинов, получающих довольствие от казны. — Есть среди вас кто из северного Саккарема? Я бывший комадар, Тайлар Хум, брат казненного Менучером Торгума Хума. Прежде с моими «барсами» оберегал земли севера от соседей наших алчных. Теперь хранить их буду от шадского произвола, а там, глядишь, и ему от нас поберечься придется.
— Недурно сказано! — весело воскликнул обладатель секиры и, выйдя на дорогу, приблизился к всадникам. — А что, Тайлар, так же храбр ты на деле, как на словах? Готов ли пешим сразиться со мной один на один? Победишь — проедут твои люди через лес беспрепятственно, нет — украсит голова бывшего комадара придорожный столб, а остальные пусть идут куда глаза глядят. Кто полы в трактирах мыть, кто коров доить.
— Веселый ты, я гляжу, человек, — проворчал Тайлар, спрыгивая с лошади и обнажая меч. — Другим серебро, золото подавай, а тебе, вишь, голова понадобилась. Экую ценность сыскал!
— Чего уж скромничать, отличная голова! К ней бы еще и мозги — вовсе бы бесценной стала! — радостно завопил бородач и, неожиданно бросив секиру в кусты, пошел навстречу комадару широко раскинув руки, словно собирался заключить противника в дружеские объятия. — Тайлар, кишки твои на сук! Разуй глаза, это же я, Хайдад!
— Хайдад? — Бывший комадар в смущении замедлил шаги, вглядываясь в заросшее лицо разбойника. Затем, признав, кинул меч в ножны и заорал что было мочи: — Хайдад, старый бурдюк! Я думал, ты сдох и съеден червями!..
Всадники и лучники, опустив оружие, с недоумением смотрели, как обнимаются и тискают друг друга в медвежьих объятиях командиры, издавая время от времени какие-то бессвязные восклицания. Ни Хайдад, ни Тайлар не отличались восторженностью и излишней чувствительностью, и если уж они столь пылко радовались встрече, то причина для этого, надо полагать, была достаточно серьезной.
Имя Тайлара Хума послужило мятежникам превосходным ключом к воротам Астутерана. Стража сначала растворила перед ними окованные бронзовыми ромбами тяжелые дубовые створки, а потом уже послала гонца сообщить начальнику гарнизона и наместнику шада о прибытии опального комадара. В Астутеране, вероятно, нашлось бы немало людей если не преданных Менучеру, то, во всяком случае, предпочитавших, будь у них выбор, сохранять ему верность из боязни гнева венценосного властителя Саккарема; однако вид трех сотен приведенных Тайларом верховых, сопровождаемых сотней лучников Хайдада, отбил у них всякую охоту выражать верноподданнические чувства. Стоявший в Астутеране гарнизон численностью не уступал объединенному отряду мятежников и мог бы оказать ему достойное сопротивление, но многие бойцы его были не только наслышаны о Тайларе, а еще и лично знали бывшего комадара. Они-то и уговорили товарищей не затевать драку. Сделать это было нетрудно, поскольку у начальника гарнизона — Хайла Марбука, присланного в Астутеран Менучером, хватило ума, прознав о появлении Тайлара и его отряда, не привлекая ничьего внимания, оседлать коня и без лишнего шума выехать из города через ворота, противоположные тем, в которые вошли мятежники.