— Балерина — это, разумеется, я! — сказала Фея. Она держала фигурку на ладони и радовалась. Было очевидно, что слишком смело поднятая юбочка не смущала ее. — Страшно похожа на меня! — смеялась она, вертя миниатюрную танцовщицу в руках. — Как все подметил! Прелесть! — Потом она перевела взгляд на мрачного человечка и помолчала.
— Этот субъект не кажется особенно счастливым, — отметил профессор.
— Счастливым? — всплеснула руками Очаровательная Фея. Она явно хотела сказать что-то очень серьезное и поэтому стала похожа на ученицу, собирающуюся поразить учителя неожиданно умным ответом. Но ничего так и не пришло в голову, и она беспомощно опустила руки. — Не знаю. Если бы у этого человека была на плечах черная мантия вместо пальто и на голове какой-нибудь шлем или просто черный шарф, я бы сказала, что это Вестник смерти из какого-нибудь балета. Вам не кажется?
В этот момент Аввакум расхохотался. Смех его был искренне весел, но как-то неуместен и быстро оборвался.
Фея удивленно посмотрела на него: может ей следовало обидеться, ибо прерывать принцессу не полагается, даже если это Принцесса из царства Деревянного принца. В общем, с какой стороны ни смотри, такой поступок неприличен. Но Фея вдруг изменила свое решение, и лицо ее, обращенное к Аввакуму, прояснилось. Как будто бы в эти минуты умный ответ пришел ей в голову.
— Да ведь это же вы! — вдруг ахнула она. Радость открытия была так велика, что она захлопала в ладоши, глядя по очереди то на профессора, то на жениха. — Он и никто другой.
Подбежав к Аввакуму, положила ему на плечи руки и попросила:
— Ну-ка встаньте, пожалуйста, встаньте, прошу вас!
Аввакум поднялся. Вся она благоухала. Ее нежная шея была такой же ослепительно белой, как сиявшая на груди роза.
— Верно, что это он, — сказал профессор. — Гарри хорошо подметил самое главное. Сходство есть. Но почему ты вырядил его в этот плащ и эту шляпу?
— Почему? — сказал Аввакум, снова садясь на свое место. При этом он нечаянно коснулся руки Очаровательной Феи чуть выше локтя, она не заметила этого и не отстранилась. — Почему? Да очень просто. Потому что эти вещи висят внизу на вешалке.
— Правильно, — кивнул Гарри. — Именно там я их увидел. — И, шумно зевнув, спросил: — А не пора ли нам ужинать?
Но никто ему не ответил.
— Почему ты назвала его Вестником смерти? — спросил профессор девушку. — В нем действительно ость что-то мрачное, и эту мрачность, по всей вероятности, придают морщины возле рта и на лбу, седые виски. Но тем не менее я не вижу в нем ничего такого, что отвечало бы моим представлениям о посланце загробного мира. Напротив, наш археолог кажется мне жизнерадостным и полным энергии человеком.
— Да, это так, — произнесла задумчиво Очаровательная Фея. — И все же… — Ей опять, наверное, хотелось сказать что-то серьезное и очень умное, но на этот раз она, даже не пытаясь подумать, только махнула рукой.
Нужно ли говорить, что эти люди внесли оживление и праздничное разнообразие в его серую повседневность? Едва ли стоит напоминать: всюду, где бы ни появлялась Очаровательная Фея, она всегда приносила с собой радость. Радость юную, пьянящую и возбуждающую, первобытную и легкомысленную, бесхитростную радость, порождаемую ощущением жизни.
Она, разумеется, не принадлежала к тому типу женщин, в которых Аввакум мог бы влюбиться. Но зачем непременно вмешивать сюда любовь? Ему просто нравится ее игра на сцене. Он смотрел все спектакли с участием Феи, посещал генеральные, а порой даже «черновые» репетиции без декораций и костюмов. Показывал какое-нибудь удостоверение журналиста, и его впускали, а потом, устроившись в зале, он включал кинокамеру. Очаровательная Фея мило улыбалась ему со сцены. Так он увидел ее в самых различных партиях: и легкомысленной принцессы из «Деревянного принца», и Авроры из «Спящей красавицы», пробужденной поцелуем пламенного Дезире, и сладострастной Очаровательной Феи из «Вальпургиевой ночи». В балете «Жизель» она ему не понравилась — сентиментальная и романтичная героиня противоречила характеру исполнительницы.
«Бывший разведчик» — чем я лучше бывшего кока? — размышлял Аввакум. Он ходил на спектакли, снимал, проявлял пленки, разрезал и склеивал их, чтобы получился «художественный фильм». Да, он превратился в оператора и режиссера. Почему бы нет?
А иногда вечером они встречались в доме профессора. Девушка делала все, чтобы он смотрел только на нее. Она не играла невинность. Отнюдь! На какие только хитрости пускалась, чтобы побыть с ним наедине во время игр. И… сводила все к шаловливому поцелую, ловко превращая пикантную ситуацию в забаву.
Гарри ничего не замечал. Он был равнодушен к выходкам невесты или же не принимал Аввакума за нечто, стоящее внимания. Он считался известным художником, был завален заказами, много зарабатывал. Что по сравнению с его доходами и популярностью какой-то археолог!
Такому зазнайке не грех наставить рога. В другом случае Аввакум никогда бы и не взглянул на чужую невесту. Пусть бы тот выказал хоть какую-нибудь тревогу.
Гарри вел себя хорошо. Он разговаривал мало, все время мастерил что-нибудь из спичек или теста. А то, сидя по-турецки на ковре, складывал из цветных бусинок причудливые арабески и мозаики. Кроткий, занятой, усталый человек. Но предложи участие в какой-нибудь шумной игре — не откажется. Только по губам скользнет ироническая улыбка. Но и она исчезала, словно тень пролетающей птицы. Нельзя было понять, о чем грустит этот человек и что может его рассмешить.
Лишь игре в карты он отдавался всей душой. Стоило ему взять в руки колоду, ощутить ее запах — и он преображался. С лица слетала усталость, зеленоватые глаза поблескивали, как морская вода, в которой отражается лунный свет. Расплывшиеся черты обострялись, и тогда можно было заметить, какой у него волевой подбородок. Он становился красив, как хищник в прыжке.
Чаще он играл с бывшим коком. Аввакум избегал партнерства, заметив у Гарри наклонность к мошенничеству. Аввакум не терпел шулерства, а разоблачать Гарри перед Феей и тем более — невестой… уж лучше объявить себя плохим игроком и не садиться за карты. «Боцман», не замечая ничего, яростно бросался на противника, а когда попадался в ловко расставленные сети — вопил, как потерпевший кораблекрушение, скрежетал зубами и ругался на жаргонах всех стран.
Так что и Гарри был занятным типом. Допускаю, что я как ветеринарный врач слишком объективен в своих оценках. Нужно быть снисходительнее к обитателям особняка. «Боцман», или бывший кок (впрочем, это одно и то же, по моему мнению), иногда пел свирепые пиратские песни, рассказывал про ужасные приключения. В этих приключениях были сражения с акулами и кораблекрушения на рифах, схватки с людоедами и странствования по Великому океану на жалком плоту. Были, разумеется, и романтические приключения со смуглолицыми жительницами Гавайских островов. Удивительной была и его биография. Она началась в Аргентине, куда эмигрировала семья из Македонии после Илинденского восстания. Затем десятилетиями он кочевал по всяческим пароходствам. На закате бурной жизни служил в австрийской Дунайской пароходной компании. Необузданный выдумщик, он был чрезмерно скромен и лаконичен, когда касалось его карьеры «морского волка». Она началась для юнги с метлы и закончилась ножом возле корзины картофеля на камбузе. Но несмотря на службу в дунайском пароходстве, можно было лишь догадываться о его большом житейском опыте. Однажды зашла речь о египетском фунте (профессор решал какой-то ребус из области валютных операций). Бывший кок немедленно определил его курс в швейцарских франках, в фунтах стерлингов, в долларах и шведских кронах с такой поразительной легкостью, словно не подсчитывал в уме, а доставал эти цифры из кастрюли. В другой раз, когда он заговорил с Аввакумом о Вене (Аввакум жил там больше года), оказалось, что «боцман» знает торговую Рингштрассе как свои пять пальцев. Во всяком случае гораздо лучше чем Нахмаркт, где находятся склады, снабжающие пароходы мясными консервами и цветной капустой.