— Не слишком много. Я даже вернул ей гонорар. У нее самой мало денег,— ответил я.
— Тем лучше. Меньше придется платить подоходного налога,— заметил Бейфус.
— Давай закончим этот разговор,— решил Френч.— Теперь нам надлежит обратиться к прокурору за санкциями. Насколько я знаю Эндикота, пройдет неделя, прежде чем он решит, как поступить. Ясно?
Я встал.
— Мне не уезжать из города? — спросил я.
Они даже не потрудились ответить.
Я стоял и смотрел на них. Между лопатками ныла рана от ножа, щеки и губы горели от удара перчаткой Мэглашена.
Машинистка с оранжевыми волосами стучала на машинке. Разговоры копов так же мало волновали ее, как женские ножки — балетмейстера. У полицейских были здоровые обветренные лица, серые, холодные глаза, жесткие рты, глубокие морщины у глаз и пустой взгляд — не жестокий, но и не добрый. В готовой форме, пусть и плохо сшитой, которую они носили с пренебрежением, у них был вид бедняков, однако гордых своей бедностью и своей силой. Они постоянно давали вам почувствовать ее, ткнуть вас в нее носом, а потом с усмешкой наблюдали, как вы изворачиваетесь, наблюдали безжалостно, но и без злобы. А что еще можно было ожидать от людей, мимо которых прошла цивилизация. Все, что они видели,— это грязь, пороки, нищета и отчаяние.
— Чего ты ждешь? — грубо спросил Бейфус.— Нежного поцелуя, что ли?
Взяв со стола карандаш, он разломил его пополам и подбросил на ладони обе половинки.
— Мы можем сломать тебя, как этот карандаш, когда только захотим. Даем тебе шанс—-воспользуйся им,— сказал он.—Отправляйся и выясни все. Иначе зачем нам оставлять тебя на свободе? Мэглашен сделал на тебя заявку.
Бейфус принялся изучать какую-то бумагу на столе, Кристи Френч обратился к окну. Машинистка перестала печатать, и комната сразу наполнилась тяжелым молчанием.
Я повернулся и вышел.
Глава 23
Контора моя пустовала — ни длинноногих брюнеток, ни девушек в раскосых очках, ни гангстеров.
Я уселся в свое кресло и стал наблюдать, как сгущаются сумерки. Шум в здании постепенно замирал: люди покидали конторы и отправлялись домой. На противоположной стороне бульвара начали одна за другой загораться неоновые рекламы. Нужно было что-то делать, но я не знал, что именно. Я решил навести порядок на своем столе — спрятал бумаги в ящик, поправил подставку для ручек, потом достал пыльную тряпку и протер стекло на столе и телефон. Он был темный и в сумерках блестел. Сегодня вечером он не зазвонит. Больше никто не позвонит мне. Ни сейчас, ни потом. Может быть, даже никогда.
Я отложил в сторону тряпку и сел, опустошенный. Я не курил и даже ни о чем не думал. Я был пустым местом; у меня не было ни лида, ни индивидуальности и вряд ли было имя. Мне не хотелось есть, даже не хотелось пить. Я был вчерашним листком календаря, скомканным и брошенным в корзину для бумаг.
Я пододвинул к себе телефонный аппарат и набрал номер телефона Мэвис Уэльд. Ждал я долго, но никто не взял трубку. Наверно, никого не было дома. Никого для тебя, Марлоу. Я положил трубку. Кому бы еще позвонить? Есть ли человек, который с удовольствием услышит твой голос? Нет, никого нет.
Телефон, зазвони же наконец! Пусть это будет кто угодно, лишь бы он снова включил меня в круг живых людей. Пусть даже Мэглашен, Неважно, как будет этот человек относиться ко мне. Мне просто необходимо почувствовать себя живым.
И телефон зазвонил.
— Амиго,— сказала Долорес,— Мэвис попала в беду. Она хочет непременно видеть вас, потому что доверяет.
— Куда нужно ехать?
— Я заеду за вами и отвезу. Ждите меня у вашей конторы через пятнадцать минут. Туда нелегко будет добраться.
— А как оттуда выбраться? — сыронизировал я. — Или это уже не будет иметь значения?
Но вместо ответа в трубке раздались гудки.
За прилавком аптеки я успел влить в себя две чашки кофе и съесть сандвич с плавленым сыром и двумя ломтиками эрзац-бекона. У меня было отчаянное настроение, но мне это нравилось.
Долорес приехала в черном «Меркурии» с откидным верхом, который был поднят. Я наклонился к окну машины, и Долорес по кожаному сиденью скользнула ко мне.
— Садитесь за руль, амиго. Терпеть не могу водить машину.
Из витрины аптеки свет падал на ее лицо. Она снова переоделась, но и на этот раз была в черном: черные брюки и свободный жакет. Только блузка полыхала алым пламенем.
Я облокотился на дверцу машины:
-— Почему Мэвис не позвонила мне сама?
— Она не могла. У нее было слишком мало времени и к тому же не оказалась под рукой номера вашего телефона.
— И где же она находится?
— Адреса я не знаю, но смогу найти дом. Вот почему я и приехала за вами. Прошу вас, садитесь в машину и поспешим.
— А что, если я не сяду? — спросил я.— Преклонный возраст и ревматизм сделали меня осторожным.
— Что за странный человек вы! — воскликнула Долорес.— Вечно острите.
— Острю всегда, когда возможно,— ответил я.— Кроме того, я обыкновенный парень, с одной головой, которой все время достается. И начинаются подобные случаи именно вот таким образом.
— Сегодня вечером мы займемся любовью? — неясно проворковала Долорес.
— Этот вопрос остается открытым. Вероятнее всего, нет,
— Это не отнимет у вас много времени. Я ведь не химическая блондинка, о чью кожу можно зажигать спички, и не бывшая прачка с костлявыми ручищами и вялыми грудями.
— Хотя бы на полчаса давайте оставим секс в покое,— взмолился я.— Эта тема бесконечна, как шоколадная тянучка. Сейчас лучше помолчать.
Я обошел машину, сел за руль и завел мотор.
— Поезжайте на запад,— указала Долорес,— через Беверли Хиллз и дальше.
Я выжал сцепление и развернул машину в сторону бульвара Сансет. Долорес достала длинную коричневую сигарету.
— Вы захватили пистолет? — как бы между прочим спросила она.
— Нет. Зачем он мне?
Говоря это, я прижал левой рукой свой «люгер» в плечевой кобуре.
— Что ж, может, оно и к лучшему.
Долорес вставила сигарету в золотые щипчики и прикурила от золотой зажигалки. Огонек, сверкнувший у ее лица, казалось, был поглощен ее бездонными черными глазами.
Я повернул к западу по Сансет и пристроился к веренице машин.
— В какую беду попала мисс Уэльд?
— Не знаю. Она только сказала, что у нее неприятности, что она очень боится и что ей нужны именно вы.
— Могли бы придумать более убедительную историю.
Долорес не ответила. Остановившись у светофора, я взглянул на нее. Она тихо плакала в темноте.
— Я не тронула бы и волоса на голове Мэвис! — всхлипнула она.—-Но, думаю, вы не поверите мне.
— С другой стороны,— рассуждал я,— меня обнадеживает именно то, что у вас нет убедительного объяснения.
Долорес подвинулась ко мне.
— Держитесь левой стороны,— сказал я.— Мне нужно вести машину.
— Вы даже не хотите, чтобы я положила голову на ваше плечо?
— Не при таком движении.
Я сбавил скорость у Ферфекса перед зеленым светом, позволявшим сделать левый поворот. Позади неистово выли гудки. Едва я прибавил газу, откуда-то справа вынырнул толстяк в «форде», повернул перед самым носом, нашей машины и крикнул:
— Тебе только в гамаке качаться!
Мне пришлось резко затормозить, иначе я бы врезался в него.
— Раньше я любил этот город,— сказал я, желая разговором отвлечь себя от мыслей.— Это было очень давно. Тогда вдоль бульвара Уильшир росли деревья, а Беверли Хиллз был деревней. В Вествуде продавались участки по тысяче сто долларов, но на них не находилось покупателей. Лос-Анджелес в то время был просто большим городом с довольно безобразными и разностильными домами. Это был мирный и приветливый город с судим солнечным климатом, о котором теперь можно только мечтать. Жители обычно ночевали на открытых верандах своих домов. Местные интеллектуалы называли город американскими Афинами. Это было, конечно, не так, но в то время он не был трущобой с неоновыми рекламами.
Мы проехали мимо ресторана «Танцоры». Он был залит светом, на террасе стояли столики.