Дождливая ночь уже не казалась мне прелюдией к бесконечному одиночеству. Я подбросил в огонь хворосту. Вспыхнуло веселое пламя. Подлил керосина в лампу, и она засияла в золотистом ореоле. Ветер радостно пел в трубе, а дверь добродушно спорила о чем-то со своими ржавыми петлями.
Я вытащил из-под кровати чемодан и начал собираться.
Ничего не поделаешь, думал я, придется моей голубоглазой приятельнице завтра лить слезы. Ну да и поделом…
2
Целый час под горячим душем привел меня в состояние близкое к эйфории. Я похлопывал себя по бокам и весело посвистывал. Я радовался всему — зеркалу, блестящим никелированным кранам, стеклянной полочке, на которой лежала мыльница. Так может радоваться только тот, кто прожил больше года среди дремучих лесов, где-то в тридесятом царстве. Правда, и у нас можно найти местечко для купания. Как правило, я выбираю места поглубже в ручьях возле села, встаю на колени и плещусь, сколько душе угодно. Это тоже довольно приятно, хотя порой и загребаешь вместе со водой песок и водоросли. Здесь же под краном с горячей и холодной водой не нужно было становиться на колени. Да и вода почище — прозрачная, как слеза.
Выйдя из отеля, я взял такси.
— Улица Латина, — сказал шоферу, и из чувства симпатии к этому человеку решил подробно объяснить, где находится эта улица и как туда проехать, но тот, видимо, был не в духе и лишь досадливо отмахнулся.
«Ну что ж, — подумал я, — плутай себе на здоровье, а вот когда потеряешь всякую надежду найти эту улицу и извинишься, тогда я напомню, что за все блуждания платить придется мне. И за твое настроение тоже».
Но, в общем все это пустяки — я чувствовал себя отлично. У меня были деньги, куча свободного времени, а все хлопоты и заботы остались далеко позади.
— Притормозите. Тут продают как раз те сигареты, которые я люблю.
В действительности же я лишь изредка выкуривал одну-две сигареты. Но было приятно зайти в роскошный фирменный магазин, поглазеть на витрины. В газетном киоске у подъезда отеля купил «Юманите». По правде сказать, у меня всегда были нелады с французским. Но со стороны это выглядело здорово. Небрежным тоном я сказал продавщице: «Дайте, пожалуйста», и она мгновенно поняла, что мне нужно. Да еще и улыбнулась так, что у меня екнуло под сердцем.
Шофер же все время, пока я отсутствовал, видимо, усиленно размышлял над тем, как отыскать улицу Латина, и поэтому без труда нашел квартал, где она находится. Мы обогнули телевизионную вышку и минуты через две остановились перед домом Аввакума.
Часовая стрелка приближалась к девяти. Когда я расплачивался с шофером, почувствовал, что кто-то наблюдает за мной. И этот взгляд ощущался каждой клеточкой тела. Но я крепко стиснул зубы и не поднял головы. Штучки Аввакума были мне знакомы.
Машина отъехала, а я толкнул калитку и вошел во двор. От дома меня отделяло шагов десять по узкой дорожке, вымощенной каменными плитами. Но не успел я ступить и шагу, как с веранды меня окликнул знакомый голос:
— А чемодан кому оставляешь?
Я чуть не споткнулся, но решил держать марку до конца.
— Боялся, что не застану тебя дома, поэтому и оставил вещи у калитки. — Школа Аввакума не прошла для меня бесследно.
— Вот как? Если не был уверен, что я дома, зачем машину отпустил?
Крыть было нечем, и я молча утонул в его железных объятиях.
Вскоре я уже сидел в огромном кожаном кресле у камина, а он примостился на низенькой табуретке. Для начала перекинулись банальными фразами о моей работе, о наших близких знакомых, о погоде в Триградском крае. На это ушло не больше пяти минут. Клянусь, но за это время он взглянул на меня всего лишь раз — когда я доставал сигареты. Все его внимание было поглощено трубкой. Это-то и дало мне возможность присмотреться к Аввакуму, не опасаясь встречи с его ужасным взглядом. Я говорю «ужасным» не ради эффекта и не потому, что он действительно ужасен. Нет, у Аввакума огромные серо-голубые глаза — красивые, спокойные, вдумчивые. Но честолюбивым людям, а я именно такой, вынести их взгляд нелегко. Стоит ему глянуть на вас, и вы начинаете чувствовать себя, как первокурсник перед профессором. Эти глаза пронзают, проникают глубоко в мозг, высвечивают самые потаенные мысли. Поэтому, они и кажутся мне ужасными.
Его лицо могло принадлежать художнику, пережившему свою славу, артисту, давно покинувшему сцену, стареющему холостяку с множеством романтических историй в прошлом. Морщины, бороздящие лоб и щеки, стали еще глубже и длиннее, подбородок заострился, скулы выпирали сильнее. На висках прибавилось седины, а кадык сделался заметнее, Эта худоба придавала его лицу подчеркнуто городской, я бы даже сказал, утонченный вид. Глядя на него, можно было подумать, что ни в его жилах, ни в жилах его дедов и прадедов нет ни капли крестьянской крови. Но вот руки. С сильно развитыми кистями, длинными пальцами и грубо очерченными сухожилиями, они были наделены первобытной силой и врожденной ловкостью: его предки были строителями — каменотесами из тревненских или копривштицких краев.