— Нет, не знаю, — сказал Аввакум.
— А я знаю! — полковник выпрямился, пригладил костяным гребешком седеющие волосы, словно желая этим жестом усмирить восторг. — И вот что я знаю, — продолжал он. — Играют ли здесь какую-нибудь роль разные падежи? На мой взгляд, они не играют никакой роли. Важно другое, существенное. А оно вот в чем: заря, цветы, Витоша. Человек, который должен получить снимки оборонительного сооружения «Момчил-2», будет стоять где-то на подступах к Витоше и держать в руках цветы. Когда? На рассвете. То есть между семью и восемью часами. Что это за подступы? Очень просто — Драгалевцы, Бояна, Княжево! Завтра я пошлю туда людей, и знай: невозможно, чтобы они вернулись оттуда с пустыми руками!
— Хорошо бы! — сказал Аввакум и вздохнул.
Полковник почти бегом спустился по лестнице.
14
Дремота уже начала одолевать Аввакума, он чувствовал, что погружается в холодные зеленоватые Шубины, как вдруг все это внезапно исчезло, вытесненное ужасным вихрем каких-то невыносимых звуков — словно на голову ему посыпался ледяной град.
Это звонил телефон. Никогда еще он не звонил так громко и так настойчиво.
Аввакум встал с кресла, зажег люстру и снял трубку.
И в тот же миг что-то, пробив стекло балконной двери, просвистело мимо уха, и со стены посыпалась штукатурка.
Аввакум инстинктивно присел, подполз на корточках к окну и задернул его тяжелыми плюшевыми шторами.
Потом выпрямился. Стрелок за окном мог выстрелить снова, но вероятность попадания в цель была теперь ничтожной. Он взял нож с длинным лезвием и выковырял пулю. Головка ее была заострена, как шило.
Аввакум усмехнулся — этот кусочек мог продырявить его. Завтра вечером Очаровательная Фея раскланивалась бы со сцены, а у него не было бы возможности рукоплескать ей.
Человек, который улыбался своей ловкости, больше не сидел спокойно. И не курил свою трубку. Он бродил возле дома, заставлял кого-то звонить по телефону и целился ему в голову из бесшумного пистолета.
Аввакум взглянул на часы — близилась полночь.
В камине еще был жар, и он подбросил туда дров. Потом придвинул к огню кресло, набил трубку и закурил.
Почему же все-таки в него стреляли? Ему ведь было известно по этому делу не больше, чем другим. То, что он знал — не вело никуда. Все это знали и полковник, и лейтенант, и даже продрогший сержант (хорошо, что он заставил его выпить рюмку коньяку). Но едва ли кто-нибудь стрелял в них. Если бы такое случилось, ему бы сообщили. Очевидно, в них никто не стрелял. А раз стреляли только в него — значит, предполагают, что он знает что-то очень важное, чего другие не знают.
Пламя в камине заиграло. Он протянул ноги к огню. Даже только ради одного этого удовольствия — слушать, как потрескивают дрова в камине — даже ради этого стоило жить.
Так он просидел около получаса.
И вдруг его охватила какая-то бешеная жажда деятельности. Он вынул пленку из киноаппарата и бросился с нею в чулан, где устроил небольшую лабораторию. А уже минут через двадцать, вставив пленку в проекционный аппарат, нажал кнопки. На стене над камином засияло улыбающееся лицо Очаровательной Феи.
Он прокрутил эту пленку несколько раз, временами замедляя или даже останавливая аппарат. Аввакума почти лихорадило.
Немного погодя он оделся, взял электрический фонарик, вооружился легким ледорубом и вышел из дому.
Дождь шел опять вперемешку со снегом.
Пригнувшись и зорко вглядываясь в темноту, Аввакум отправился к последнему дому на улице Латина.
Раздвинув на следующее утро оконные шторы, он увидел, что идет пушистый настоящий зимний снег.
Лейтенант Петров прибыл точно в восемь. Аввакум налил ему чашечку горячего кофе, а сам подошел к балконной двери, к свету, чтобы изучить сведения, которые прислал ему начальник лаборатории.
Итак, бывший кок прикасался последним к бронзовой ручке двери. Гарри касался последним спинки чудо-кресла, а на пуговице со звездочкой остался след большого пальца профессора.
— Товарищ лейтенант, — сказал Аввакум, — вы, как мне помнится, обещали вернуть найденную пуговицу ее хозяину, не так ли? Я думаю, что такой человек, как вы, должен держать свое слово, даже, если обещано такому мелочному и жадному субъекту. Возьмите эту знаменитую пуговицу и лично отнесите Гарри. Извинитесь перед ним за вчерашнюю неприятность и сообщите ему, что похороны дяди состоятся завтра, в десять часов утра. А это письмо, — он взял со стола запечатанный конверт, — будьте добры передать лично в руки полковнику Манову. — Он помолчал. — До семнадцати ноль-ноль вы свободны и даже можете потанцевать где-нибудь, как и положено молодому человеку. А точно в семнадцать десять мы с вами встретимся у входа в Зоосад. Запомнили?