- Сильно похоже на то, - пробормотал Эрнольв. Его лицо, покрытое густой сетью мелких красных шрамов, и впрямь выглядело не лучшим образом.
- Иди в дом, еда уже готова, - сказала ему с крыльца мать. - Я приготовила тебе новую рубаху. Наверняка сегодня вам придется плыть через фьорд.
"Плыть через фьорд" означало навестить Торбранда конунга. Эрнольву не слишком туда хотелось, но если они с отцом и сегодня не приедут, то все решат, что они поссорились с Торбрандом. Или даже замышляют измену. Мало для кого было тайной то, что Хравн хёльд и его родичи решительно против продолжения злосчастной квиттинской войны.
- Ты умывался? Хочешь, я тебе полью? - предложила Свангерда, встретившая Эрнольва в сенях.
- Да, я... Там... - не слишком внятно ответил он, мельком глянув на нее.
Свангерда смотрела мимо него в стену сеней и, кажется, не слышала ответа на собственный вопрос. За прошедшие дни она свыклась со своим горем и перестала плакать; она держалась почти спокойно, но Эрнольву до сих пор было неловко смотреть на нее, как будто его взгляд мог ненароком задеть открытую рану. На голове у Свангерды теперь было серое вдовье покрывало с короткими концами, и белое лицо с правильными некрупными чертами казалось из-за этого каким-то погасшим, затененным. Она была приветлива, как прежде, но стала странно задумываться, и это тревожило родичей. Посреди разговора она вдруг замолкала, невидящими глазами глядя мимо людей, и Ванбьёрг по привычке толкала локтем мужа, сына, любого, кто сидел рядом, и кивала на невестку, тревожно двигая бровями. "Она видит дух Халльмунда!" - шептала Ванбьёрг. Но Свангерда ни слова не говорила о том, куда смотрит и что видит.
- Что вы стали тут, как бродяги, которых не пускают в дом? преувеличенно громко и бодро сказала фру Ванбьёрг, входя вслед за Эрнольвом в сени. - Идемте, похлебка остынет.
Свангерда вздрогнула, виновато улыбнулась, словно просила прощения, и первой вошла в кухню.
- Я тебе говорила! - шипела фру Ванбьёрг на ухо Эрнольву, на ходу подталкивая его в бок, словно хотела взбодрить. - Нечего тянуть! Нужно справлять свадьбу! Тогда она опомнится и заживет по-новому! А так вы дождетесь того, что она сойдет с ума и уйдет жить в лес к Тордис!
- Не надо, мать, не сейчас. Еще не пора, - хмурясь, отговаривался Эрнольв.
Чуть ли не в первый день после его возвращения фру Ванбьёрг заговорила о том, что ему нужно жениться на Свангерде. Младший брат берет в жены вдову погибшего старшего брата - все по древним обычаям, достойно, благородно! Все скажут об этой свадьбе одно только хорошее! И как удачно сложилось, что сам Эрнольв ни о какой другой жене и не мечтал! Они заживут на славу, родят много детей, и для рода Хравна из Пологого Холма все обернется не так плохо, как казалось поначалу. Фру Ванбьёрг искренне не понимала, почему Эрнольв все оттягивает и свадьбу, и даже разговор со Свангердой. Ждет, что ли, пока та совсем сойдет с ума? Или пока северная родня приедет за ней и потребует назад со всем приданым?
- Мне сегодня снился не самый лучший сон, - тихо сказал Эрнольв матери, чтобы не услышала Свангерда. - Мне снился какой-то мертвец.
- Какой-такой мертвец? - Фру Ванбьёрг остановилась посреди кухни, прямо в облаке дымящего очага, и уставилась на сына снизу вверх, уперев руки в бока.
- Не знаю. Огромный, жуткий мертвец. С оленьими рогами на голове. Как будто он ходил всю ночь вокруг нашего дома, колотил в дверь, даже пытался приподнять дом за углы. И гнусно ревел. Я не думаю, что это к добру. Может, не ездить сегодня в Ясеневый Двор?
Фру Ванбьёрг задумалась, покусала сустав согнутого пальца.
- К конунгу тебе ехать надо, а иначе Хродмар и Кольбейн назовут вас изменниками и трусами, - решила она. - Но сон и впрямь не из лучших. Вот что. Поешь и сходи-ка к Тордис. Она разъяснит тебе, к чему все это. Может, даже скажет, что теперь делать. Только вот сама, бедняжка, не поймет.
Фру Ванбьёрг покачала головой и отошла от очага. Эрнольв направился к столу. Свангерда протянула ему кусок вчерашней рыбы на краюхе хлеба, и он взял, благодарно кивнув.
...мне довелось
желанную видеть;
от рук ее свет
исходил, озаряя
свод неба и воды,
- некстати вспомнилось ему. Впрочем, почему некстати? Скорбь по брату, любовь к Свангерде так глубоко вошли в его жизнь, так переплелись с воздухом, которым он дышал, что Эрнольв сжился с ними и почувствовал бы себя опустошенным, если бы они ушли прочь.
Вскоре после часа утренней еды Эрнольв Одноглазый бодро шагал то вверх, то вниз по лесистым склонам, поросшим редким, чахлым, прозрачным ельником. Широко шагая, он глубоко дышал, и свежий воздух прохладного дня приносил бодрость, прогонял уныние последнего времени. "Мне довелось желанную видеть..." - снова и снова повторял он про себя древний стих, когда-то произнесенный самим Фрейром, и теперь вместо тоски в глубине души рождалась робкая радость. "От рук ее свет исходил..." Нет, мать зря торопит его со свадьбой - спешить им пока некуда, северная родня Свангерды еще нескоро узнает, что она овдовела. А Свангерде нужно привыкнуть к потере, позабыть Халльмунда... Нет, такого как он забыть невозможно, и все они его никогда не забудут. Но пусть она хотя бы перестанет ждать его по привычке, пусть исчезнет это ощущение, что он просто вышел куда-то, просто не успел вернуться к ужину и потому его место пустует. Пусть привыкнет к мысли, что его нет нигде, пусть откроет глаза для будущего... И тогда она полюбит его! Пускай не так, как любила Халльмунда - Эрнольв знал, что никогда не сравнится со старшим братом и недостоин такой же любви. Но все же Свангерда всегда была приветлива с ним, они хорошо ладили как родичи и поладят как муж и жена. Но должно пройти время...
Домик Тордис возник внезапно. Эрнольву всегда это не нравилось: несколько елей стояли вплотную друг к другу и загораживали низкий дом из толстых бревен от идущего по тропе; обогнув ели, тот неожиданно видел дом прямо перед собой, как выскочивший из-под земли.
Тордис стояла на пороге, и так тоже бывало почти всегда. Старшей дочери Хравна и Ванбьёрг перевалило уже за тридцать лет, но она никогда не была замужем. Да и кто бы ее взял? С самой юности она считалась безумной и по своей воле отказалась жить с людьми. "Вы слишком шумные! - заявляла она родичам. - Вы мешаете мне слушать землю и богов!"