– Государевым именем повелеваем – Открывай!.. Не хочешь?! Хуже будет! Ломай!..
И дверь задрожала от частых, сильных ударов.
Раздался голос Бригена Марка:
– Нет – так не пойдет. Вон видите бревно?! Используйте его как таран!.. – и уже насмешливо продолжил. – Эй, Творимир!.. Государь сменил милость на гнев. Тебе устроят примерное наказание. Ты умрешь медленно.
А Творимир был уже у второй, запертой двери – еще раз попытался пробить ее лавкой, но, конечно, тщетно. Зато на наружную дверь обрушился удар такой силы, что она выгнулась, пронзительно затрещала; ясно – долго не выдержит. И тогда ворвутся, скрутят, а там муки, и смерть. Вот последняя надежда – маленькая дверца. Творимир вжался в нее, и заговорил громким, дрожащим голосом:
– Ты должен быть там. Не услышишь – ты же глухой. Ну, так почувствуй!.. Я жажду жить!..
На наружную дверь обрушился могучий удар – оказалось прошибленным отверстие – тут же змеей изогнулась, зашарила рука – сейчас сбросит засов…
Творимир что было сил ударил заветную дверцу – в кровь кулак расшиб.
– Открой!.. Слышишь?!..
Очередной удар – это упал засов; и вот уже распахнута дверь. На пороге – Бриген Марк с обнаженным, темным от прошлых убийств, клинком. Хотя Творимир стоял в тени, Бриген сразу его приметил, закричал:
– Хватай, гада! – и сам, первым бросился.
Творимир спиной вжался в дверцу, выхватил свой клинок. Он собирался дорого продать свою жизнь…
Сбоку от этой дверцы, в стене был потайной глазок, и молодой художник все через него видел. От самого рождения был он глухим, но в детстве говорил и пел очень даже резво и много. Как–то исполнял им же сочиненную песенку, которая осуждала жестокость «Черных Псов» – он–то думал, что поет для себя, но не знал, сколь громкий у него голос. Поблизости проходил «Черный Пес», и вот мальчишка схвачен и примерно наказан – ему отрубили язык.
Глухонемой, но от рождения одаренный, он воспользовался тем последним, что у него оставалось – зрением, и посвятил себя живописи. «Черных Псов» он звал (про себя, конечно же), не иначе как «чертями», и считал, что нет у людского рода врагов худших, чем они.
Поэтому не удивительно, что он бежал от одного такого «черта». Но, когда увидел, что в храм ломятся, и явно намериваются схватить Творимира – он решился ему помочь.
И вот дверца за спиной Творимира распахнулась – он не удержался на ногах, повалился в полумрак. Дверцу тут же захлопнули – художник склонился над ним, протянул руку, помог подняться. С другой стороны уже вовсю барабанили. Бриген Марк грязно ругался…
А Творимир, вслед за своим новым другом и провожатым бежал по узкому туннелю. Время от времени, живыми маяками попадались факелы. Под ногами сонно журчал небольшой ручеек…
– Теперь тебе ну никак нельзя возвращаться!.. – крикнул Творимир. – Что ж твои картины?.. Ну, ничего – с картинами они ничего не посмеют сделать. А ты и в каком–нибудь ином месте творить станешь… Э–Э – да ты все равно ничего не слышишь.
Но художник понимал – думал о том же.
Позади грохнуло – «Черным псам» удалось выбить дверцу. Вот уже и крики слышны, а хуже того – неистовый собачий гам – в туннеле звуки множились, преображались – оттого казалось, что несется за ними адская свора.
Туннель сделал быстрый поворот, и тут дыхнуло ночной прохладой. Впереди – покрытая мшистыми наростами решетка, а за ней чернеет лес. Решетка заржавела, и не хотела поддаваться. Все ближе неистовый собачий лай – вот сейчас выскочат из–за поворота…
– Ну, же! – вскричал Творимир, и, что было сил дернул; решетка лязгнула – поддалась вверх.
Метрах в ста, за деревьями, зарились факелами городские стены, лениво прохаживался не ждущий никакого лиха дозор…
Беглецы бросились в чащу. Деревья стояли плотно, часто подставляли корни, а ветви норовили выцарапать глаза – приходилось выставлять перед собой руки.
Изредка попадались окрашенные одноглазой Луной прогалины, еще реже – овраги. Один из оврагов был метров двадцати глубиной, и, если бы художник не оттолкнул Творимира – он с разбега полетел бы в эту ощерившуюся корягами темень. Они побежали вдоль оврага, а погоня не унималась – кровожадно лаяли псы – даже и скрежет их нетерпеливых клыков слышен.
Но вот своеобразный мост: с берега на берег перекинут древний ствол с обструганным верхом – по нему и перебежали.
Ночь рвалась неистовым собачьим лаем – обернулись – безумные глазищи сверкали уже по стволу, а на том берегу прыгали факелы «Черных псов», озверевших хуже псов настоящих – они готовы были подвергнуть Творимира смертным мукам прямо здесь, в лесу…
Но псы так и не перебежали – замерли, словно на незримую стену налетели. Один даже не удержался – соскользнул – полетел вниз, заскулил. Да и остальные щенками заскулили, поджали хвосты, повернулись, и, толкая друг друга, бросились обратно.
– А псы что–то недоброе почуяли… – молвил Творимир, и тут же получил ответ.
Уныло, чуждо жизни взвыли волки, и не где–то в отдалении, а рядом. Да вот они – стоят в десяти шагах. Никогда прежде Творимиру не доводилось сталкиваться с волками, но все же он знал, что ростом они едва больше собаки. Это же были настоящие великаны – полутора метров в высоту, с громадными, безумными блюдцами глаз. Их вожак даже превосходил ростом Творимира, и, судя по всему, одним махом мог перепрыгнуть овраг, а одним ударом лапы с когтями–саблями переломить взрослого человека.
Свет факелов переметнулся через овраг, словно в зеркалах отразился в глазищах вожака – он оскалил клыки. С того берега закричали:
– А–А–А!!! Добегались?!!!.. Жаль только, что не мы, а волчьи клыки вас терзать будут!..
«Черные Псы» сами боялись этих колдовских волков – поэтому бросились обратно к городу. Последним, кто оставался на том берегу был Бриген Марк. Он закричал надрывающимся от ярости голосом:
– Э–эй, Творимир – а это тебе подарочек за Нее! За то, что из жизни не дал уйти; за то, что в царский горем отправил…
Хищно свистнула стрела, миллиардом ос впилась в правое плечо – раздробила мускулы, в кости засела. Меч выпал из обессилевшей руки, а волки учуяли запах крови – медленно, зная, что добыча не уйдет, стали надвигаться.
Художник подхватил было меч, но один из волчищ метнулся на него сбоку – не сбил с ног, не разодрал, а только выбил меч из рук. Два человека оказались в плотном волчьем кольце. Вожак присел на задние лапы, а Творимир, держась за кровоточащую руку, прошептал:
– Похоже, нас собираются куда–то вести… Ну, поехали – выбирать все равно не из чего… – и уже взобравшись на серую спину, и судорожно ухватившись здоровой левой рукой за шерсть, все стонал. – …Верхом на волке? Это как из сказки. В детстве, на Земле, мне эти сказки мама читала… – он заскрежетал зубами. – …На какой такой Земле? Где, когда это было?.. Как все путается в голове… Кто я?.. Эй, ты слышишь меня?! Ну, что же ты молчишь?!!
Так, находясь у грани забытья, закричал он художнику, но тот, конечно, безмолвствовал.
Подобно серым теням – голодным отсветам Луны, неслись сквозь лес волки. Только они, век здесь прожившие, могли с такой скоростью изворачиваться среди стволов и кореньев; одним прыжком пролетать и прогалины, и бездонные овраги. Но все же и они едва–едва поспевали за своим вожаком…
Вылетающие из черноты, уходящие в небытие стволы слились в сознании Творимира в единую темную нить. Уходили силы, и, засыпая, он надеялся, что очнется в знакомой обстановке – там будут земляне; скажут, что у него был бред, но теперь все в прошлом…
Но очнулся он в еще более таинственном месте.
* * *
Над Творимиром склонялось нечто темное, состоящее из бессчетных наростов и впадин, практически без лица, но с двумя острыми, ядовито–оранжевыми клыками. Задвигались клыки, и заскрежетал вывернутый, безумный голос:
– Сколько ты прожил?..
Творимир закашлялся от смрада, и с трудом выдавил:
– В голове все спуталось… Ничего не могу вспомнить… Выпустите меня…