И Творимир–Волод до утра получил свободу. Сейчас он больше был Володом, и он хотел увидеть бедную свою мать, прощения у нее попросить.
И вот он уже шагает по темным, молчаливым улицам… Вдруг понял, что заблудился – слишком давно здесь не был.
Открылась дверь, в сияющем проеме появилась девичья фигура – она поманила Творимира:
– Ну, наконец–то. Заходи.
Волод попятился:
– Мы уже встречались – ты Жара–сладостратие…
Девушка улыбнулась:
– Нет. Ты знаешь – мое имя, Любава…
Творимир зажал уши и бросился в темень. Долго метался по безликим улицам, и, наконец, увидев, что уже розовеет заря, закричал:
– Мама!
Но в ответ лишь кот мяукнул…
Творимир вновь побежал, и вскоре вылетел на широкую улицу. Нарастал конский топот, и вот из–за поворота вылетело войско: во главе – Царь, а дальше: Бриген Марк в черном, «Черные Псы», и простые воины…
Творимир сжал голову, застонал:
– Неужели опять видение? Видение – это испытание, боль. Нет–нет не хочу!..
– Чего не хочешь?! – грозно проревел Бриген Марк – свистнула плеть, в кровь рассекла ему руки. – Ты почему не на месте?!.. А ну – на коня!.. Живо!!!
Еще раз свистнула плеть – толкнула Творимира в спину. И он уже взобрался на коня, пробормотал:
– Куда скачем?
– Грабителей рубить! – прокричал маленький воин с непомерно большим черепом – тот самый ученый человечек с атмосферной станции…
А на выезде из города он вновь увидел свою старушку–мать. Печальная, стояла она у стены, тихо на него смотрела, шептала:
– Сыночек.
Как и прежде – хотел вырваться, но это было невозможно…
Город – позади. Кругом – поля, простор солнечный. Тихо, благодатно. А тут топот, гам – и зачем?
– Зачем?.. Зачем все это? – шептал Творимир и не находил ответа.
К вечеру подскакали к разбойничьей крепости. Крепость – небольшая, да и стены невысокие, без рва, без дополнительных укреплений.
– С налета возьмем! – вопили царские молодчики. – Ух, и повеселимся сегодня!..
Однако ожидало их сопротивление столь ожесточенное, что стало ясно – с налету не взять. Многие, наступавшие в первых рядах погибли – кого кипящей смолой залили, кого – копьями засыпали. Только по случайности Творимир, еще в начале атаки был оттеснен назад – потому и остался в живых.
Оттаскивая раненных, отступили, разбили лагерь…
Царь сыпал страшной бранью, стремительно ходил из стороны в сторону: никто к нему не подходил – боялись попасться под горячую руку.
Творимир сидел в большом, но неимоверно душном шатре, с иными воинами, и слышал их гневные речи:
– Разбойники! Кому сопротивляются?!..
– Да самому Царю!..
– А как они посмели присвоить Гроб?!
– Всех – зарубить!..
И долго–долго они буянили и пили дешевое вино из грязных посудин. Творимиру протянули дурно пахнущую чашу:
– Не хочу… – устало пробормотал он.
– Что же – все пьют, а ты?!..
И Творимир не нашел сил дальше отказываться – скоро захмелел, но и дал зарок на следующий день не пить (вспоминалась Сома).
Все ругали и ругали «разбойников из крепости» – у Творимира раскалывалась голова, и, засыпая, он видел этих самых «разбойников» – действительно мерзких…
На следующий день Творимир был разбужен очень рано, с трескучей от боли головой, с сильным раздраженьем.
Обращались с ним грубо – сотник пнул ногой, рявкнул:
– Ишь, разлежался тут! Получи похлебку и – к штурму!..
Творимир, чувствуя все большее раздраженье, проплелся к кухне, получил нечто настолько невкусное, что не смог есть…
А их уже выстраивали в колонны – готовили к атаке…
Утро было свежее, лучистое, красивое, но Творимир этой красоты не замечал – внутри он выругивал Царя, воинов, мужиков укравших Гроб Весны.
Где–то в отдалении прокричал Царь:
– Вперед!..
Тысячники, а за ними и сотники подхватили этот крик – колонны устремились на штурм.
Теперь Творимир был в первых рядах – бежит, сжатый с боков, и подгоняемый сзади. Стены приближаются, на них – уже готовые к отражению атаки, замерли люди. Видны котлы с кипящей смолой, и уже известно, что в нужное мгновенье появятся лучники…
Со всех сторон слышал Творимир дрожащие, напряженные голоса:
– Ух, разбойники!.. Только бы добраться до них – порублю!..
– Ох, стрелами нас засыплют!.. Гибель свою чую!.. Спасите!..
– Гады они ползучие!..
– Иж, укрепились!..
И тут засвистело – стрелы вспарывали плоть. Раненые вопили, кто еще мог бежать – бежали, иные падали, и их затаптывали – сзади напирали, никто не мог остановиться.
– О–ох, сейчас смолой ливанет! – завопило Творимиру на ухо.
И Творимир чувствовал запах пота; чувствовал, как прижимающиеся к нему тела истерично дрожат. И сам Творимир дрожал, и ничего не мог с собою поделать – вот сейчас обрушится смола, выжжет глаза, всю плоть, а он еще живой, обезумевший, будет вопить…
И, вместе с ужасом, почувствовал Творимир самую настоящую, сильную, жгучую, затемняющую злобу. Какие–то грабители угрожают его жизни?! Да кто они такие?! Низкие, подлые твари! Из–за них столько боли!.. Раздавить их!..»
Приставлены вверх лестницы – уже полезли, и тогда смолопады впились в тела – скрутили, изувеченных вжали в землю. Творимир задыхался от смрада, глох от воплей, в едких клубах ничего не видел.
Вот, подгоняемый, начал взбираться по лестнице.
Очередной, глухо вопящий поток, краем задел плечо, вжегся в правую руку, несколькими раскаленными жалами стрельнул в шею и плечо – Творимир присоединил свой голос к общему воплю, и рухнул вниз. Ладонями погрузился в кипящую смолу – истошно вопя, обезумевший, стал куда–то продираться.
На него налетали, его толкали, раз ударили мечом, но удар пришелся плашмя – только оцарапал…
Творимир хотел вырваться, сколько хватит сил бежать, упасть среди полей, или в глухом лесу, но только бы в тиши…
Новый, плотный человеческий поток подхватил его. Вот уже пронесся Творимир через разбитые ворота, и попал в ожесточенную сечу.
На него налетел окровавленный, сильно пьяный воин, восторженно возопил:
– А, дерутся, черти!
Свистнула стрела, навылет пронзила пьяному шею – он еще ухмылялся, а на шее надувались и лопались кровавые пузыри – в этих пузырях уходили слова. Пьяного сбили с ног, Творимира подтолкнули…
Творимир уже видел ожесточенные лица защитников. Скрежеща зубами, поднял он потемневшую правую руку, и захрипел:
– Раненый я!.. Видите – без оружия!.. Раненый!..
Но никому никакого дела не было, раненый он или нет. Случайность решала все. Удары сыпались со всех сторон, и те, кто в первых рядах пробился через ворота – все уже были мертвы.
Творимир отшатнулся к стене – вот окно – он прыгнул – пробил. Навстречу ему метнулся детский ор.
Пожилая женщина, сжимая в руках вилы, бросилась навстречу.
Творимир отбил удар, а в следующее мгновенье, не сознавая, что делает – сам нанес удар. Он ударил левой рукой, а в левой руке был клинок. Заливаясь кровью, безмолвная, рухнула женщина на пол. Еще громче закричали дети – бросились из угла – уже стоят на коленях перед мертвой, и все надрываются:
– МАМА! МАМА!! МАМА!!!
Творимир отшатнулся, ударился спиной об стену, забормотал:
– Она сама во всем виновата!.. Слышите – не я – Только Она!.. Она на меня бросилась!.. Слышите – это была самооборона!..
Ребятишки не слышали его, но все голосили – звали маму, и уже изрядно перепачкались ее кровью. Голосили и на улице – вопли ярости и боли, скрежет оружия и треск костей – все слилось в страшный шум битв.
Зычно вскричал сотник:
– Отступаем!..
– Ну, вот, наши уходят… – прошептал Творимир, задрожал и, покачиваясь, двинулся к окну.
Он уже был возле подоконника, как нечто сильно, остро вцепилось ему в ногу. Глянул – это был мальчик лет пяти, со светло–русыми, почти белыми волосами – вцепился зубами, и пронзительно, маленьким зверьком, верещал.