Творимир попытался его отодрать – не тут–то было. Уже текла по ноге кровь, а зубы продолжали впиваться дальше.
– Пусти! – рявкнул Творимир, и сильно ударил мальчика кулаком по затылку.
Зубы продолжали впиваться дальше…
Еще несколько ударов – мальчик отлетел в сторону – лицо его было рассечено. Поднялся, и, с ненавистью глядя прямо на Творимира, прохрипел:
– Я отомщу за свою маму!..
Творимир уже перебрался через подоконник, и, стоя на окровавленной мостовой, крикнул:
– Она сама напросилась! Слышишь – не виноват я!..
– Я убью тебя! – поклялся мальчик.
Вместе с иными отступающими, теснимый «разбойниками», Творимир выбежал через разбитые ворота. В спины им ударил ливень стрел, многие пали и были затоптаны…
Ни одно железное жало не впилось в Творимира, но в глазах его темнело, ноги подкашивались – он едва ли понимал, где находится.
– Не хотел я этого… – бормотал он сквозь слипающие губы. – …Сама она напросилась… сама…
Скоро Творимир оказался в душном шатре, где в тесноте шевелились, неистово ругались, и конечно же пили–пили–пили воины.
– Проклятые бунтовщики!.. Собаки!.. На медленном огне их сожжем!.. В масле зажарим!.. На кусочки порубим!.. – это только самые мягкие из ругательств, которыми безостановочно гремел воздух.
Вскоре Творимир уже был пьян, и выкрикивал на чье–то ухо:
– Ты понимаешь – я женщину сегодня убил! Мать!.. Вот взял и зарубил! А над ней дети плакали!..
К нему обернулась красная с перепоя, ухмыляющаяся морда:
– Ну, и как баба–то?
– Что? – вздрогнул Творимир.
– Ты что – ее не попробовал? Ну, перед тем как грохнуть? Баба то она дура – ей бы понравилась!..
Это он сказал назидательным тоном, а в следующее мгновенье Творимир наотмашь ударил его кулаком по лицу. Воин уже был на ногах, одной рукой утирал кровь, другой – выхватил щербатый клинок. Азартно и зло закричал:
– Ну, иди сюда! Кишки выпорю!..
Творимир засопел, бросился на своего врага. Они бы сцепились, и наверняка кто–нибудь погиб, но иные воины скрутили их, потащили в разные углы. Творимир неистово дергался, хрипел, брызгал слюной. Но вот на его голову обрушилась железная чаша, и он замолк.
…Что–то холодное плеснулось на лицо Творимира – он с трудом раскрыл глаза: должно быть, была глубокая ночь – в палате не видно ни зги. Попытался пошевелиться – оказалось, что и руки и ноги связаны. Во рту намертво засел кляп… Он подумал было, что это воины его связали, но вот во мраке зашевелилось – хрупкий силуэт сильно дернул за обоженную правую руку…
Силуэт склонился над Творимиром и тихо зашептал:
– Ну, вот я и пришел. Сейчас ты получишь… за маму…
Творимир почувствовал, как холодная сталь вдавливается ему в горло – все сильнее, вот потекла тонкая струйка крови. Силясь выдавить кляп, Творимир выпучил глаза, шумно засопел, изогнулся…
Клинок вошел в горло – полыхнула острая, пронзительная боль, а затем – обхватило, понесло в бездну забвенье…
– А–а–а–а!!! – завопил Творимир, и очнулся – вскочил в холодном поту.
Он был все в той же душной палате – кругом густо храпели упившиеся воины.
– Тиши ты! – его толкнули, и он перевернулся на живот, заскрежетал зубами.
Следующим утром Творимира охватил жар – давала о себе знать не залеченная вовремя рука.
В лазарет он попал уже в полубессознательном состоянии, выкрикивая обрывки фраз: то проклиная разбойников, то пытаясь кому–то доказать, что он не виновен в убийстве женщины. Руку покрыли мазью, и она словно вспыхнула – Творимир стенал, рычал, извивался…
– Тише, тише… – раздался жалостливый голос, и на лоб Творимира легла легкая женская рука.
Ничего не видя, захрипел он:
– Это ты?.. Ну, что же меня оставила… Зачем я здесь? Где тот колодец, со светом на дне? Я бы в него прыгнул сейчас…
– О чем ты говоришь, дорогой? – зрение возвращалось, и он увидел склонившуюся над ним девушку.
Это была не загадочная дева–птица. Девушка красивая и явно гордая своей красою. Чуть полная, видно – деловая, страстная, привыкшая ко всяким сильным, исступленным чувствам.
Творимир ничего не ответил, только заскрежетал зубами. Она внимательно, жадно его разглядывала, говорила:
– Разве не узнал меня?.. Любава. Ну, теперь вспомнил?!.. Нет?.. Ночью, когда вы только в наш город приехали, мы и повстречались. Ты, видно, на наших улочках заплутал; я то как раз во двор вышла – и ты бежишь, запыхался. Ты мне сразу приглянулся, я тебя и звала… Ну, а что ж убежал? Иль я не красива?.. Да за мной столько парней сваталось – всем отказывала. Так что ты не подумай, что я развратная. Я ради любви и с войском, в лекарской части пошла. Думаешь, буду ждать, когда этих ненавистных побьете?.. На неделе свадьбу сыграем!..
– А разве за неделю их не разгромим? – прошептал Творимир.
– Да какой там! Эти окаянные крепко засели. У них же Гроб Весны. Он им таких сил придает, что каждый за десятерых бьется! Ух, была бы моя воля – всех бы их передавила! Давить таких надо, давить! – и она чмокнула беспомощного Творимира в лоб.
– Нет – я не согласен. – сказал он, но чувствовал, что слова его столь же беспомощны, как и его тело…
И потекли однообразные, страшные дни в лазарете. Постоянные вопли, стенания раненных – Творимиру казалось, что он попал в застенок. Любава не отходила от него – ухаживала, лепетала, и была уверена, что быть им мужем и женою…
Вот, наконец, рука была излечена, и Творимир оказался в большой палате среди пьяных и еще более злых, нежели прежде воинов.
– Гады! – ревел один из них – покрытый шрамами, и с выбитым глазом. – Надолго мы здесь застряли! Надолго! У–ух, гады!..
И несколько часов все вопили и пили. И вновь Творимир пропитался их злобой. Ночью снились тысячи мальчиков–мстителей, с окровавленными клинками. Творимир рубил, но на место павших приходили новые…
Следующим утром он вновь был направлен в атаку…
И вернулся уже вечером – с несколькими новыми, но незначительными ранами на теле, и с безумным, исступленным пламенем в очах. Он много пил, а потом вцепился в плечо своего, такого же пьяного соседа, и зашипел:
– Мне бесы в душу лезут.. Сегодня я сначала с отвращением рубил, ну а потом – как взяла меня злоба, уже не мог остановиться. И рубил. И рубил! И рубил!! Нескольких насмерть зарубил… Тошно мне… О–о–ох, тошно!..
Воин впился в него мутными глазами, что–то невразумительно пробормотал, и побрел на улицу…
Ночь. Палата храпит, смердит, кто–то во сне стонет, кто–то ругается…
Пьяный Творимир грыз грязную ткань, которая составляла стены, из глаз его текли слезы – захлебываясь в материи, он хрипел:
– Здесь все обезумели… И, если я не сбегу – тоже разума лишусь…
Так он решил бежать.
Спотыкаясь об тела, прошатался к выходу, вывалился под звезды. Пригибаясь, побежал меж иными палатами.
Уже у выхода из лагеря его окрикнул пост.
– Эй, кто идет?!
– Оставьте меня! – нервно крикнул Творимир – метнулся в сторону.
Бежал очень долго, а, когда наконец остановился – понял, что он среди поля, что лагерь остался где–то далеко, и что никакой погони нет.
Надеясь тут же обрести благодать, повалился он в травы.
И тут началось безумие.
Прежде всего, Творимир понял, что намертво врос в землю, и не может пошевелиться. Затем его грудь стала набухать, расти вверх – трещали, рвались кости, и, если бы он мог, то закричал от боли.
Кости складывались в стены, в здания, дворцы, стены. На стенах и на улицах складывались фигурки «разбойников», а вблизи от города, из лица Творимира сложился огромный военный лагерь. Тысячи и тысячи озлобленных, жаждущих крови воинов пребывали в душных палатках, и каждого из этих воинов чувствовал своим раздробленным сознанием Творимир. И он вопил тысячью голосов, он пил тысячью глоток, от терзался тысячами ран. На него наползали бессмысленные нагроможденья образов, но главенствовала злоба…