– Эти две пещеры – мои две ноздри… – прошептал Творимир, когда они вошли в темный, влажный туннель.
Его слова отдались эхом, и все их услышали. Все же шагавший рядом воин, тщетно стараясь придать своему грубому голосу вежливость, осведомился:
– Что сказать изволите?
– Ничего… я ничего не понимаю… Если это действительно мой нос, а город и лагерь – они поднялись из моей груди и головы, когда я заснул на поле – так, выходит все это происходит в моей голове… Нет – я уже ничего не понимаю… Лучше мне было оставаться на Земле…
И, как только он вспомнил о Земле, впереди, в полумраке появился некий контур. Подошли ближе – на камне сидел, ясными, печальными очами глядел на Творимира–старого Творимир–молодой.
– А! – резко крикнул, остановился, схватился за морщинистую голову Творимир–старый, затем зашипел:
– Ну, кто ты?.. Отвечай немедля!
Творимир–молодой ничего не отвечал, и тогда Творимир–старый бросился на него. Руки скользнули в темный, влажный воздух – он споткнулся, ударился головой о камень. Его подхватили, поставили на ноги – в лицо, безжалостно слепя, плеснул свет факелов.
Заботливо спрашивали:
– Здоровы ли?.. Не слишком ли ушиблись?..
Но с заднего плана слышались и иные голоса:
– Совсем старик рехнулся… Вот сын бы его был хорошо командовал… Сына зарезали, жену зарезали… вот рассудок и помутился…
Творимир сдвинул седые, опаленные в прежних схватках брови, рявкнул:
– Пошли!..
И уже вышагивая по этому, кажущемуся бесконечным туннелю, стонал:
– Матушка… прости ты меня!.. Спаси! Спаси!.. Вырви из этого ада!..
Но вот ступили они в большую залу, которая притаилась под площадью у ворот. Вверх подымались колонны. Стоило нажать рычаг, как колонны эти складывались, да с таким расчетом, чтобы увлечь за собой часть мостовой, и не рухнуть на головы воинов.
– Все готовы? – без всякого интереса осведомился Творимир.
Ряды уже выстроились. В напряженных руках поблескивали клинки. Затаенное «Да» глухо прокатилось. Тогда Творимир подошел к рычагу и дернул его…
Колонны сложились, прежде подпиленная мостовая убралась за ними. Теперь надо было бежать вверх по широкой лестнице, но…
– Предательство! – взревело разом несколько сот злых и испуганных голосов.
Их уже ждали. Без лишних слов, давно готовые, застывшие у края лучники, метнули стрелы, присели; за ними открылся следующий ряд – вновь стрелы. По команде поднялся первый ряд – стрелы свистели беспрерывно.
Безмолвно лежали, истекали кровью убитые; корчились, вопили раненые. Иные собрались, выставили высокие щиты, и, пригибаясь за ними, все же двинулись в атаку. Но тут раздался скрип, и хлынули потоки кипящей смолы. Вопли мучеников вплелись в густые, раскаленные клубы – и прежде это был ад, но теперь стал адом вдвойне, втройне… Ряды наступавших смешались, щиты пали – они вновь открылись стрелам.
На Творимира навалилось нечто массивное, придавило к стене. Несмотря на жар, его била дрожь. Вспомнился колодец – льющийся из таинственной бездны свет. На мгновенье мелькнула мысль: «Сейчас уйти из этого существования. Нырнуть в свет, узнать ответы на все вопросы». Сразу вслед за тем волнами хлынул ужас: «Уйти?! Куда?! Эта планета поглотит меня навсегда, а что там дальше – это никому неведомо!.. Жить! Жить! Жить!»
И он, со страстью начал бороться за это существование. Переборол слабость, бросился вверх по липкой, кипящей лестнице. Завопил хриплым, надорванным голосом:
– За мной!.. Сегодня последний день! Кончим войну! Ну–у!..
Стрела вонзилась ему в левую руку – он озлобленно заскрежетал зубами, и уже оказался перед лучниками – могучим ударом размозжил одному из них голову.
И вновь взревел: «За–а–а–м–н–о–й!!», и, иступлено работая кровоточащим клинком, стал пробиваться куда–то, не разбирая дороги.
Выжившие, а их было еще весьма много – больше трех тысяч – обоженные, с темными от злобы и страха глазами, стремительно вырывались из проема, крушили лучников.
Но уже бегут на них мечники. Склинилились, вошли друг в друга ряды. Удары, вопли, скрежет – все слилось в страшный, вибрирующий грохот. Мостовая дрожала, жадно плескалась на нее густая кровь, в безумной феерии метались кровавые отсветы.
Творимир, ни на мгновенье не останавливался – удар–удар–удар – еще–еще удар! Он отплевывался кровью, безумно ухмылялся, хрипел:
– А–А–А!!! Получите!.. Жить хотите забрать?! Не удастся! Вот – еще!..
Неожиданного нападения не получилось. На площадь сбегались все новые и новые отряды защитников города. Отряд Творимира стремительно таял. Словно в адскую, дымящуюся воронку, стекала кровь в разлом мостовой. На Творимира налетел один из его воинов – с выбитым глазом, без оружия, обезумевший, заорал:
– Нас всех побьют! ВСЕХ!!!
Откуда–то сбоку сорвалась стрела – пронзила воину шею; струя крови ударила Творимиру в лицо, и он, уже ничего не видя, слепо замахал оружием, и кого–то, по случайности зарубил. Он не смел остановиться – рубил и рубил, ничего не было видно, и от того – жуть. И он, дрожа, чувствуя тошнотворную слабость, закричал:
– Стройтесь клином! И к воротам!.. Помогите мне! Я ничего не вижу! Где вы все!.. – и, уже не сдерживая животного ужаса, завопил. – А–А–А–А!!!
На него налетели – он еще кого–то зарубил, но – выхватили клинок, подняли на руки, стремительно понесли. Кто–то нервно частил:
– Где здесь ворота?! Этот дым! Ничего не видно! Где же здесь ворота?!..
И Творимир кричал:
– Ничего не вижу!.. Куда меня несете?!.. Отвечайте!!! А–А–А!!!
Какая–то жесткая материя процарапалась по его лицу, и Творимир получил возможность видеть. Вообще–то, видеть было нечего. Наползал, нервно клубился кровавый дым. В этом дыму беспорядочно бились и исчезали людские фигурки. Не понять было, где свои, где чужие. Творимира окружала жалкая, беспомощно озирающаяся кучка воинов. Они пробивались неведомо куда…
От воя, от жара, у Творимира все сильнее ломило в висках, и вот он схватился за голову, застонал:
– Но это же все в моей голове! Этот город из меня родился – выходит, я его могу и разрушить!..
И тут закричали:
– Мы пробились к воротному механизму! Скорее – Все – Сюда!.. Их здесь слишком много! А–А! – вопль резко оборвался.
А Творимир по–прежнему держался за голову, стонал:
– …Может, я, по–своему желанию могу изменить все это?.. Ну, вот представлю сейчас зеленое поле, и будет поле…
С немалым трудом представил поле: среди колышущихся травных волн возвышался холм, а неподалеку блистала под ясным небом широкая река. И ничего не изменилось! По–прежнему вопили, убивали, и все перемешивалось в адской, хаотичной круговерти…
От пятитысячного отряда уцелела едва ли треть, но эта треть пробилась–таки к воротам. Ясно, что здесь сопротивление достигло наивысшего предела. Каждый шаг обильно кропился кровью.
– Я должен жить… я должен жить… – бесконечно повторял Творимир, и, подхватив чей–то клинок, продолжал прорубаться.
И вдруг, в кровавом месиве, перед ним выросло его же, Творимирово лицо! И этот Творимир был одним из защитников города!
Лишь мгновенье длилось замешательство, и в это мгновенье клинок вспорол Творимира. Разрывая кишки, живот, печень, пылающая сталь рванула вверх.
– ЖИТЬ! – страстно взмолился Творимир, и потянулся за клинком.
Дрожащими руками ухватился за лезвие, но этим лишь распорол ладони. Клинок еще раз рванул – затрещали ребра – в глазах зачернело – «ЖИТЬ!!!» – последняя страстная мысль–вопль–жажда.
* * *
От неожиданного перехода заломило в висках, и он, стеная, рухнул на колени.
Две волны воспоминаний смешивались, бились с исступлением не меньшим, чем окружающие воины.
Да – он был Творимиром, начальником пяти тысяч, супругом Любавы и сына Волода (нынче уже мертвых), он тридцать лет осаждал Гробополь. Но он же был и другим Творимиром. Этот Творимир в самом начале бежал в Гробополь, так как знал – правда на стороне «разбойников» (а на самом то деле – честных людей). Здесь, в Гробополе, жила его мать, но, почему–то (он и не знал, почему) - за все эти годы, он ни разу не навестил ее, а если и встречал – то это были случайные, в несколько мгновений укладывающиеся встречи…