– Я согласен!
– Ну, так ударь ее!
Волод подошел и несильно ударил крысу.
– Бей сильнее!
Волод ударил сильнее.
– Еще! Еще! Еще! Бей еще!..
Дальнейшее Волод почти не помнил. Кажется, он сослался на слабость – и, действительно, чувствовал себя очень дурно. Ему орали оскорбления, а провожатый пинал, и, разойдясь в какой–то необъяснимой, зверской ярости, надрывался:
– Завтра на Охоте – все докажешь!!! Если не докажешь – будешь Крысой! Крысой! Понял?!
Волод оказался в унылой зальце, с которой начались его заключение. Проводник в последний раз пнул его – Волод повалился на пол, да так и лежал там, скрюченный холодом, терзаемый голодом и жаждой. Он не мог спастись сном – он даже не мог закрыть глаз…
* * *
И вот за ним пришли – поволокли по ледовому лабиринту; и вдруг оказались в ледяной зале с широким проломом, за которым выл ветер, и вздымалась знакомая уже стена камня.
Неведомая сила подхватила тела, понесла их в стремительном вихре. Их конечности вытягивались, сплетались меж собою – движение ускорялось. Волод едва сдерживал вопль…
Затем их понесло прочь – сначала над бездной, затем – по лабиринту меж каменных склонов. Волод попытался вырваться – страшная боль резанула по телу. В голову вцепился воющий хор:
– Не смей противиться! Только безоговорочное подчинение! Иначе – наказание!.. Не смей! Не смей! – и долго еще терзало это «не смей!»
Когда они оказались возле укрытия, пришло знание: внутри Царь, а с ним – большой отряд. Давно не было такой добычи. Изредка удавалось поймать двух–трех заплутавших горцев, а тут – сотни воинов. Сколько плоти, сколько крови! Наконец можно удовлетворить голод и жажду, да и Высочайший будет доволен.
Зазвенели колокольцы. Каждая нота вбивала раскаленный гвоздь, а таких ударов было бессчетно. Снежные вопили от боли, но, влекомые волей Высочайшего, продолжали наступление. Били по стенам, но колокольцы ослабевали их, отгоняли. В конце концов, к утру, измученные, разъяренные, они отступили. Терзаемые первыми лучами зари, стенающие, вернулись они в унылые чертоги. Но и там не было покоя – их неведомых владыка набросился, и долго бил откуда–то сверху ледовыми хлыстами…
Едва живой, сильно дрожащий Волод оказался в зале, где разъяренные снежные люди вымещали свою злобу на снежной крысе. Ее били, топтали, плевали в нее – делали это с такой увлеченностью, что позабыли про Волода.
Наконец приковали крысу к стене и убрали восвояси. Волод остался в один. Слабый, замерзший, покачиваясь, подошел к крысе, и услышал тихий плач.
– Ну, расскажи о себе… – попросил Волод.
Она ничего не ответила, но глянула на него своими измученными, печальными, совсем человеческими глазами. И тогда понял Волод, что он вовсе уже и не Волод, но Творимир, и, вместе с Царем, его воинами, и кучкой землян подымается в горах, ищет Ясли Богов.
* * *
Странное, противоречивое знание едва не лишило его рассудка. С одной стороны, он, Творимир, знал, что Волод–младший был лишь видением призрачного Гробополя, с другой – был настоящий Волод–младший из Гробополя, который искал своего отца, и мучался из–за зверств войны. И все же он выдержал…
Итак, он подымался среди унылых, нависающих льдом каменных стен, слышал испуганные голоса воинов – говорили все о Страже Гор. Так продолжалось довольно долго, а затем Волод–младший вернулся в ледяную залу. Прикованная к стене крыса, печально на него глядела…
– Что же мне делать? – спросил Волод. – И… кто ты? Ответь!..
Крыса открыла рот. Все зубы – выбиты, и языка не было. Закрыла. Все так же печально глядела на Волода…
И вновь захлестнуло его знание. Стеная, повалился Волод на пол. Крыса была той самой девой–птицей. И помнил всю ее боль, все прежние свои препятствия.
Над головой затрещало, посыпалось острое ледяное крошево. Крыса–дева смотрела на него с тревогой: «Скорее – беги!». Но плевать Володу было на эту тревогу – он шагнул к ней, и спросил громко:
– Кто же ты? Почему ты столько страдаешь?! Из–за меня?! Ну же – ответь скорее!..
И вновь незримая сила подхватила его к потолку и долго терзала там. Наконец выпустила… Волод оказался в своей каменной неухоженной зальце, с единственным оконцем, за которым ревел безжалостную песнь ледяной ветер. Он не мог сомкнуть глаз – все терзался, пытался понять, что ему делать дальше, и не находил ответа…
Его подхватили, понесли по однообразным коридорам. Вот зала с широким проломом, за которым дыбился обледенелый камень. Как и накануне, снежные тела понеслись в вихре, сплетались меж собой – адовой болью отдавались растягиваемые конечности. Мысли о деве–крысе ни на мгновенье не покидали Волода. Что он должен делать? Что?!..
Вновь стремительный полет по воющим каменным туннелям. В этот раз на пути попался горный олень – не успел увернуться, был поглощен. Волод почувствовал примитивное чувство страха этого зверя, но это чувство ничего не значило – растворилось среди иных чувств.
…Очередное укрытие. Подгоняемые волей Господина, вновь и вновь обрушивались они на стены. Звон колокольчиков терзал – отгонял. Утром, измученные, озлобленные отступили. Все было, как и накануне, только жажда и голод стали невыносимыми – Волод сходил с ума.
И вновь незримый Властелин наказывал их. Затем они измывались над девой–крысой, но быстро утомились, разбрелись. И вновь Волод подошел к ней, спрашивал:
– Ну, скажи, что мне делать?.. Хотя, зачем я спрашиваю – ведь ты немая!
Вновь виденье – он–Творимир, подымается в горах, боится, думает о чем–то своем… Потом Волод был схвачен Властелином – долго продолжались терзанья… в конце концов, он не выдержал боли, завопил…
Беспомощный, ослабший лежал он на леденистом полу, а над ним клонились снежные – терзали его своими злобными, ледяными глазами. Потом стали ожесточенно бить. И слова хлыстами били:
– Крысой захотел быть?!.. Завтра у тебя последний шанс!..
Быстро наступило это «завтра». Голод–боль–холод – больше Волод ничего не чувствовал…
Ночь. Темнота. Воет ветер. Слитый с иными, навалился он на недостроенное убежище. Там произошла описанная прежде встреча. Творимир видел свое отражение, но не догадался, что – это его сын. Так велика была жажда Волода остаться с отцом, что он сбил общий настрой; и, быть может, только благодаря ему, в ту ночь не погибли все воины, со своим Царем в придачу.
А вот и заря. Первые лучи прожигали вихрь тел, а они вопили, неслись в свою обитель. И сотни голосов словно плевали в Волода:
– Теперь ты Крыса! Навечно! Навечно!..
Потом в него плевали уже по настоящему. Это были ледяные, прожигающие до самого сердца плевки. Вымещая злобу, его долго и сильно били, а он просто не мог спастись забытьем.
Но это было только началом.
Преображение в крысу. Трещат, плавятся, обретают новую форму кости. Не осталось ничего кроме боли… Он вопил, выл, рычал, ревел, пищал, хрипел, стенал, проклинал…
Конец преображения. Он падает на пол. В радостном, зверином озлоблении ревет толпа. Теперь он Крыса. Его бьют. Каждый удар взрывается раскаленной кувалдой. Удар в глаз – в нос – в челюсть – в живот – в пах – на нем прыгают… В голове – поток мыслей:
«Кто я?.. Творимир? Волод–младший?… Больно!.. Ну, хватит же!.. Как все перемешалось!.. Ведь это АД!.. Но из ада должен быть выход!.. Больно!.. Я должен что–то вспомнить!.. Больно!.. Какая же боль! Помоги мне выдержать эту боль!.. Вспомнить!..»
И вот оно воспоминание. Яркое – кроваво–огненное, отчетливое.
* * *
Двадцать пятый год осады Гробополя. До окончания войны еще пять лет.
Небо заволок черный дым пожарищ. По выжженной сухой земле, по низким, тяжелым склокам дыма мечется кровяное зарево. И не понять, ни какое время суток, ни какое время года. Но жарко и душно.
Творимир, и его семнадцатилетний сын Волод, а вместе с ними большая ватага озверевших от долгого безделья и постоянного напряжения молодчиков обшаривает окрестности.