Несколько раз они останавливались: охранники, возле новых и новых дверей читали сопроводительную бумагу, открывали эти двери…
Творимира ввели в камеру, которой суждено было стать его последним пристанищем. Там сорвали с его головы мешок, и двумя толстыми, тяжелыми цепями приковали к стене. Эти цепи были устроены так, что Творимир все же мог двигаться, и проходить по большей части этой камеры.
Стены здесь были выложены из массивных, гранитных блоков. Толщиной отличалось и решетка. Пол был выложен соломой, но и под ней чувствовалась гранитная толща. Тюремщики проверили цепи, осмотрели камеру, и ушли – закрылась за ними толстенная стальная дверь, щелкнул замысловатый механизм ключа.
Выгибая кисть скованной правой руки, Творимир добрался до внутреннего кармана, и осторожно достал драгоценное зернышко серебреного цветка. И он заметил, что зернышко раскрылось – пробился крошечный росток.
– Что же ты? – спросил Творимир. – Тебе ведь земля нужна. А если ты такой хрупкий. Что, если погибнешь?..
Тут щелкнул замок – Творимир едва успел убрать семя – в камеру вошли тюремщики. Один из них рявкнул:
– А ну отвечай – с кем ты сейчас разговаривал?!
Творимир сжал губы, и ничего не отвечал. Тогда они повалили его на пол и стали бить ногами. У них были тяжелые кованые сапоги, и от каждого удара трещали кости. Один удар пришелся в челюсть, были выбиты зубы – Творимир молчал, и не издавал ни единого стона; но в душе он молил, чтобы не повредили семя… Наконец тюремщики утомились; пообещали, что – это «только задоток» и удалились.
Некоторое время Творимир не мог двинуться, но вот собрался, и, опираясь кровоточащей правой рукой, смог присесть: прислонился спиной к стене, и некоторое время просидел так. Легкие были повреждены, каждый вздох резал болью – он задыхался, в глазах темнело. Но все же Творимир и к этому привык…
С величайшими предосторожностями, стараясь, чтобы не дрогнула изувеченная рука, достал семя – оно осталось целым, а хрупкий росток еще подрос.
Тогда Творимир стал разгребать солому, и без всякого удивления обнаружил, что в одном месте на каменных плитах – горстка земли, там он и приютил семя. Затем–вновь присыпал, но солнечные лучи изящными колоннами проходили через решетку на окне, и через неплотную солому – дарили жизнь ростку.
* * *
Наступила ночь. Одна яркая, ясная звезда сияла за решеткой, а по полу приближался серебристый свет одноглазой Луны. Творимир обхватил колени руками, и смотрел прямо перед собою…
Вновь и вновь двигались его разбитые губы, и слетал с них тихий шепот:
– Анна, где ты?.. Что сейчас с тобою?..
И вот почувствовал он, что сознание оставляет тело, и плывет сквозь стены. Творимир не удивился этому – он уже давно ничему не удивлялся.
И оказался он в большой, мрачной зале. Он оставался незримым, но сам мог видеть и слышать все. В этой зале было три человека. В середине залы, освещенные факелами, стояли Бриген и Анна. В дальней части, укрылся за громоздким орудием пытки маленький человечек с большим черепом. Факельные блики перебегали по зловещим, массивным железным контурам, по свешивающимся из под потолка цепям. Густые наслоения спекшейся крови покрывали пол…
Бриген безмолвно глядел на Анну. Молчала и Анна. Наконец, первым нарушил тишину Бриген. Он сказал:
– Ты такая красивая, Анна. Никогда не встречал такой красоты. Никогда никого не любил… Точнее – любил. Но это была ты же! Я тебя сжег, а ты вновь воскресла.
– Не знаю, о чем вы говорите.
– Анна, я предлагаю тебе жизнь. На моей богатой вилле, среди гор. По утрам ты будешь купаться в родниках, дни проводить в тенистых рощах, среди пения птиц, а вечерами мы вместе будем любоваться закатами…
– Нет. – ответила она спокойным, ровным голосом.
– Почему?.. Я знал, что ты так ответишь!.. Но все же ответь: почему, почему, почему?!..
– Мне кажется – все уже было сказано, и не к чему повторяться.
– Да–да–да! Я уже не могу вспомнить, когда – но я уже спрашивал тебя об этом, и ты отвечала так же просто и убедительно… А, быть может, ты надеешься, что я из любви, просто выпущу тебя?..
– Нет – не надеюсь. Я уже все знаю…
– А ничего ты не знаешь! А, если бы знала, не говорила бы так!.. Если бы ты согласилась быть моею, я бы вывез тебя тайно, а так – есть и иные… да–с, я кое–кому должен показать каким я могу быть жестоким! Например, своему брату – он слишком рьяно ко власти рвется.
– Что ж вы так страдаете? Это гнев вас сейчас гнетет. Простите своего брата, и всех–всех простите. Тогда вам самому легче станет.
– Не говори мне этих проповедей! Вот, если бы ты согласилась быть моею – я бы стал другим.
– Нет – не стали бы. Если вы действительно хотели бы измениться – вы бы это сделали и без меня.
– Хорошо. Черт с тобою!.. А сейчас просто выслушай, что ждет тебя. Вот я говорю: ты такая красивая, а завтра это совершенное тело – тело в котором столько жизни и нежности; тело, которое могло бы дать жизнь многим детям, прикуют к столбу, под ногами твоими будут дрова, но не простые – подмоченные. Они будут тлеть, иногда – вспыхивать небольшими языками, медленно слизывать кожу с твоих ног. Если же пламень разойдется – палачи его притушат. Пройдет несколько часов: ты будешь стоять с прожженным, почерневшим телом, твои волосы сгорят, спекутся; кожа напухнет волдырями, глаза ослепнут, но ты еще будешь жива. Тогда ты взмолишься о смерти…
– А что будет с Творимиром?
– А–а, вздрогнула, побледнела?! Стало быть, дорог он тебе?!
– Я его люблю как брата. Что ждет Творимира?
– А Творимира ждет еще более страшная казнь. Я уж и не знаю, кто ЭТО придумал, но такую казнь применяют только над величайшими преступниками. Ты знаешь – у нас в городе народ ко всему привыкший, но все же, когда в прошлый раз такая казнь проводилась – некоторые женщины падали в обморок, а мужики – носы воротили.
– Что ждет Творимира?
– Есть у нас в тюрьме большая железная платформа на колесах; в центре платформы – железный столб. К столбу цепями прикуют Творимира. Четыре могучих буйвола вывезут его к месту твоего сожжения. От самого начала, и до конца он будет смотреть. Если он попытается закрыть глаза – палачи вырежут ему ресницы.
– Нет – он не закроет.
– Он увидит смерть той, которую, черт подери, любил!.. Но это будет только началом его мучений. Вслед за этим на платформу взойдет наш главный палач – большой знаток своего дела. Вместе с ним – два его помощника. Они внесут жаровню. В жаровне на углях будут шипеть раскаленные добела клещи. Возница ударит буйволов плетью, и они медленно повезут платформу. Палач возьмет клещи… Ну, а потом платформа медленно–медленно будет ездить по городу. Собравшиеся на улицах, и на крышах люди будут наблюдать работу палача. Раскаленные клещи начнут вырывать плоть из Творимира – кусок за куском. Он не умрет, ему не дадут потерять сознание… Это будет продолжаться многие часы; он потеряет человеческий облик, ему вырвут все, что можно вырвать у человека… у мужчины… но и тогда он еще будет жить, и чувствовать боль. Но ведь не в человеческих силах выдержать такую муку, и потому, сколь бы он не был силен – под конец он сойдет с ума – он будет визжать, брызгать слюною, и, пока ему еще не вырвали язык – проклинать своих мучителей. Если у него останутся волосы, они станут совсем седыми, словно он старец. Под конец в его глазах не останется никаких чувств, кроме боли – это будет взгляд безумного животного. Потом эти глаза выжгут, а в глазницы положат раскаленные угли… Только тогда он умрет… Ну что скажешь – ты знала это?
– Да… – прошептала Анна.
Она отступила на шаг, покачнулся, и тут лишалась чувств. Если бы Бриген не успел подхватить ее – она бы пала на пропитанный кровью пол. И кровь пошла у нее носом – только это показывало, чего стоило ей выслушать все.
А Бриген держал ее в руках, и дрожал, и шипел:
– Мерзавец!.. Какой же я мерзавец!.. Зачем мне понадобилось все это говорить?!..
Маленький человечек с большим черепом слышал, и видел все это. Маленькие его кулачки сжимались и разжимались, он сдавленно хрипел. Он любил Анну, и ненавидел Бригена больше, чем кого–либо иного. И он решился: броситься, задушить Бригена, освободить Анну.