— Ты что, с ума сошла?! — услышанное пересекалось с рассказом Леры, но все равно выглядело диким. Особенно причина такого поведения.
— Ирин, но это же не выход. Ты же взрослая женщина, у тебя дочь.
И вот тут ее прорвало. Мерзавец я наверно, что игнорировал её. Ей было тяжело, а единственный кого она знала просто отгородился от нее, и от нее, и от мира. Полностью.
— Ты думаешь, я Леночку свою не люблю? Дурак ты. Да я только благодаря ей и живу пока на свете. Мне бы без нее из той ямы не выбраться. Я ведь еще той сучкой по жизни была. Три аборта, дважды от передоза откачивали. Это я сейчас как корова, а раньше. Знаешь, раньше я красивая была. Но дура, ой дура. Жизни красивой искала, все на судьбу злилась что тем, кто похуже меня, и лицом, и в постели, все себе кого-то да нашли. Устроились сучки в жизни. Я ведь тоже пыталась. Ласковой с теми была кто при деньгах, все надеялась, что замуж позовут. Ан нет, звали только в постель, да в сауну.
А как-то раз, по пьяни, помню, проснулась моя лапочка, я-то в однушке жила… а я с мужиком… ну и мы сам понимаешь… а она так: «мама не надо»! И все, как отрезало. Пить бросила, сама, даже без кодировки. С наркотой завязала, курить перестала. Поправилась вот только…, разнесло меня знатно.
Мужиков лесом посылала. Работу нашла, сразу две, все для нее, все чтобы моему солнышку хорошо жилось. А теперь вот сдалась!
Не могу я больше Глеб! Все понимаю, а не могу. Ради этого чертового чувства блаженства снова наркоту попробовала. Знала, что нельзя, а не удержалось. Я же уже как сучка ночи жду, чтобы укусили. Представляешь?!
Да, именно про это и говорила мне Лера — у Ирины проблемы с наркотиками, были… и снова вернулись. Только теперь смотрела она на них под другим углом.
— Ир, ну ты ведь можешь в работу с кубом уходить, когда кусают. И все, ты ничего не почувствуешь. Я же говорил об этом, помнишь?
— Да все я помню, — невесело, со вздохом ответила Ирина, — Вот только слабая я. Ухожу в куб, а как вижу, что укусили…. Не могу, сама себя матом крою, силюсь… а потом…. Даже не замечаю, как выскальзываю. Дура я. Да!
И вот что ей тут скажешь? Да дура! За дочку свою переживает, а сдержаться не может. Но кто я ей чтобы осуждать? Сам, когда той было невмоготу, спрятался в кубе. Ну ладно, не спрятался, делал что мог. Но мог бы и участие проявить. Так мне ли ее осуждать? А она продолжала:
— Знаешь, правительство объявило, что тем, кто умрет во сне, ну тут, таким как я, вернее их родственникам… — говорила Ирина путанно, взволнованно. Она действительно переживала, верила в это. — Им государство будет выплачивать. Там не только за потерю кормильца… там вроде как погибшим при контакте с внеземной цивилизацией. А на Земле мне никак. Если там на себя руки наложу…
Я не сдержался:
— Дура, да ты же дочке живая нужна! Ты что не понимаешь, да она же без тебя… да если бы она это слышала.
— А не надо чтобы она это слышала, — вот эту фразу Ирина сказала холодно, и настолько трезво и уверенно, что у меня даже мурашки пробежали по спине, — не надо ей это знать. Не хочу я, чтобы моя Леночка мать такой видела. Тогда-то она совсем маленькой была, теперь подросла, все понимает. И пусть я дрянь, пусть сука не сдержанная, только не при ней…
А так, может бабка с дедом ее возьмут, что за жизнь мою беспутную меня прокляли, все ж не в детском доме. А главное память, не хочу, чтобы мать свою она наркоманкой помнила. Наркотики — это страшно Глеб, они ведь все тормоза срывают, по крайней мере, у меня. А так…, какой я в ее памяти останусь?
Господи, как же я ненавидел себя сейчас за свою слабость, за упущенные возможности. Ненавидел весь мир, эту чертову игру, вампов и древних. Хотелось орать о несправедливости мира, голову хотелось разбить о решетку, просто для того, чтобы не участвовать во всем этом. И пусть горе чужое, но…
А вот дудки, хрен там. Я еще выберусь, и дуру эту вытащу, и морду ей набью за эти мысли поганые, но там, на свободе! Впрочем, вслух я сказал не это:
— Ирин, слышь, ты это, ты не отчаивайся. Я ведь не зря в кубе сижу, я этим тварям кое-что готовлю. Ты просто дай мне немного времени, потерпи, и глупости не делай. Хорошо?
Ответом мне была тишина. Но хоть плакать перестала…
Когда вампы пришли очередной раз нами перекусить, очень хотелось покинуть режим работы с кубом. Нет, я не надеялся вырваться, просто хотелось врезать этой наглой твари по роже, и хоть так, но выплеснуть то, что творилось на душе… Однако, сдержался. Рано.
Теперь я отвечал не только за себя, но за эту дуру и еще за девчушку которую даже не знал. Зато я кое-что понял — отвечать за себя это просто, вот за других… Да, это сложнее. Тут уже не плюнешь на обстоятельства, не скажешь себе — это моя жизнь, как хочу ей, так и распоряжаюсь. Тут дудки, обложаешься сам, а где-то дочь больше не увидит матери, из-за тебя козла не увидит. Потому как мужик тут ты, и отвечать за все тоже тебе, а эмансипация… Она там, где все хорошо, где не убивают и не сводят с ума принудительной дозой наркоты… в цивилизованном мать его обществе. А тут не так, тут все по краю, без жеманства и мнимых идеалов.