— Ким, ненцы — Ензяям, а русские — Енисей.
70
Salma ya salama
— Да? Вы уверены, что именно так оно и переводится? — я недоверчиво
посмотрел на своего собеседника, который в свою очередь внимательно
разглядывал редкий уйгурский нож, купленный мной на западе Китая.
— Salma ya salama считается фольклорным бедуинским выражением, —
Шардуф перевѐл взгляд на меня, словно наконец-то вспомнил, что находится в
комнате не один. — И значит нечто вроде «Добро пожаловать».
Вообще-то, это была достаточно странная история о том, как я оказался
один на один с незнакомым человеком в гостиничном домике на окраине
Египта. Но, если ты археолог, то не стоит удивляться никаким вещам.
Шардуф — высокий широкоплечий мужчина, с ног до головы закутанный
в черное одеяние жителя пустыни, оказался на удивление образованным и
общительным человеком, прекрасно владеющим английским языком. Чтобы
переждать надвигающуюся пылевую бурю, он постучал ко мне. Вот,
собственно, так я уже второй час кряду беседовал с ним о традициях местных
жителей.
— Хотя, — продолжил он, снова посмотрев на кинжал, — существует
поверье, что эти слова — начало очень древнего гимна. Языческого. Но кто, как
и когда верил в этих богов — загадка.
— Хм, — я даже наклонился к нему чуть ближе, чтобы не упустить ни
слова. Если б можно было переставить стул, то я бы не преминул
воспользоваться и этим манѐвром.
— Поверить в подобное не так легко. К тому же это явно не те верования,
к которым мы привыкли. Ни одна из мировых религий. И даже не вера древних
египтян.
— Послушайте, Шардуф, — заѐрзал я на месте. — Если вы мне
расскажете эту историю, то я, клянусь, подарю вам этот нож.
Мужчина сначала удивлѐнно посмотрел на меня, а потом неожиданно
звонко расхохотался:
71
— Ну, если вам так угодно.
Египтяне в древности, да и сейчас тоже, называли свою страну Красная и
Черная земля. Красной величали простилающиеся на многие километры пески
пустынь, Чѐрной — плодородную полоску почвы возле Нила, где крестьяне
могли выращивать свой хлеб. Но передаѐтся из уст в уста старинное сказанье,
что до того как пришли сюда Амон-Ра, Мут, Сет и прочие боги солнечного
пантеона, пустыни тут не было и в помине. Об этом говорят лишь кочевники и
то, когда их не слышат чужестранцы.
Когда-то здесь была благословенная земля — текли чистые и прозрачные
как хрусталь реки, возносились к синему небу белые города, что утопали в
буйной растительности садов и парков.
Один из священных гимнов главного города Сархаданд начинался
словами «Добро пожаловать в райский край, наполняющий надеждой и
радостью сердце каждого странника — salma ya salama». И любой, кто
оказывался здесь, мог остаться навсегда жить среди дружелюбного и
радушного народа. Сколько веков процветал Сархаданд — никому неизвестно.
Ничто не омрачало жизни его жителей. Ни постоянные набеги кочевых
народов, ни служение тѐмным страшным богам, ведавшим засухой и палящим
раскалѐнно-белым солнцем, которые могли уничтожить прекрасные города в
любую минуту.
Но однажды произошла беда. Кто-то из чужих проник в Сархаданд и
сумел обмануть здешних жрецов, научиться их великому искусству и вызвать
злого бога иссушающих жизнь ветров, несущих смерть и оставляющих пустоту
за собой.
Завистник принадлежал к одному из диких племѐн, которые постоянно
стремились покорить Сархаданд и забрать себе эти прекрасные места.
Договорившись с богом ветров о том, что тот лишь разрушит городские
укрепления, а завоеватели потом отстроят ему храмы и будут поклоняться. Они
даже не могли представить, что произойдет дальше.
72
Долго держали местные жители оборону Сархаданда, однако, когда
поняли, что против сил природы и произвола бога не в состоянии что-либо
сделать, обратились к своим жрецам, прося тех соединить свои силы и
использовать тайное оружие, которое оставил им ещѐ основатель города.
Три дня и три ночи на опустевших улицах горели янтарно-жѐлтые
погребальные огни, где сгорали вещи и украшения жителей. И не мог их
погасить не ветер, ни люди. Потому что поддерживало их то, что оставили
Сархаданду на случай несчастья высшие силы. Повсюду звучала лишь гулкая
барабанная дробь и скорбный напев рабаба.
После того, как у мужчин и женщин, стариков и детей — всех без
исключения, ничего не осталось, а в воздухе города танцевал подхваченный
ветром чѐрный пепел, словно сорванные лепестки с траурных цветов
преисподней, они достали спрятанные кинжалы и, улыбнувшись на прощание
друг другу, начали медленно проводить остриями кинжалов по собственной
коже. Но что удивительно — не появлялось крови в тех местах, куда
погружалась холодная сталь, а медленно начинали высыпаться мрачно-
золотистым водопадом крохотные песчинки. Чем больше надрезов появлялось
на белой коже сархадандийцев, тем быстрее текли песчаные реки из их вен, и
тем скорее прятал под собой песок то, что осталось от их города.
Жители предпочли умереть и скрыть то, что могло достаться врагу, чем
просто сдаться.
К ночи исчез последний след от роскошных городов и цветущей зелени.
Высохли хрустальные реки и навсегда замолкли голоса птиц и зверей. Остались
завоеватели среди голой пустыни лишь с ослепительно-белым солнцем,
выжигающим всѐ вокруг и адским разочарованно завывающим ветром.
C тех пор превратились души погибших в демонов пустыни, которые
стерегут свои сокровища и стараются никого к ним не подпускать. Возможно,
они иногда вселяются в едва родившихся детей бедуинов, и тогда снова звучит
забытая фраза salma ya salama и происходят странные вещи в пустыне.
Прекрасные и ужасные одновременно. Но молчат бедуины, потому что не
73
время ещѐ говорить об этом. Им нельзя разглашать запрещѐнные тайны. А так
же то, что однажды возродится древний Сархаданд, и будет всѐ как прежде. Но
не сейчас.
Мужчина замолчал. Я тоже не мог произнести ни слова. Почему-то
возникло странное ощущение, что он говорит правду. Сахара, Сархаданд…
— М, слушайте… А откуда вы всѐ это знаете?
Шардуф как-то странно улыбнулся и глянул в окно.
— Ну, мне пора, — он неожиданно встал и, подхватив уйгурский нож,
ловко заткнул его к себе за пояс. — Буря закончилась.
Он быстро подошѐл к двери и, открыв еѐ, оказался на улице.
— Подождите! — я рванул за ним, однако было уже слишком поздно.
Неизвестно каким образом, но он отъехал на огромное расстояние на своѐм
величавом верблюде. Пока я соображал, как так получилось, налетел резкий
ветер, и Шардуф, словно и не был человеком, развеялся как песчаный дым под
дыханием самума. Через секунду его нигде не было. И лишь ветер под шелест
перекатываемого на дюнах медово-цитринового песка еле слышно напевал
давно забытый мотив древнего гимна, приглашающего заглянуть в прошлое. А
возможно, и возродить в будущем.
- Salma ya salama…
74